доктор биологических наук, литературовед
...Мои прежние стихи,
которые всем нравятся. С новыми
(сивиллиными словами) я бы
пропала, ибо написаны с того
берега: с неба!
Марина Цветаева
Смерть страшна только телу.
Душа ее не мыслит.
Марина Цветаева.
Марина Цветаева и Бог. Эта тема всё
больше волнует исследователей. И не последняя сложность здесь заключается в
том, что обычно ищут в мироощущении Цветаевой черты православия. Однако её
религиозность не укладывается в классические христианские представления. И
вообще по отношению к ней правильнее говорить о духовности, а не о следовании в
русле какой-нибудь религии: "Для меня в церкви Бога нет".
Зато всё находит своё
объяснение, если обратиться к эзотеризму, тайному древнему теософскому гнозису.
И не удивительно: ведь его основы
преподал сёстрам Цветаевым, ещё гимназисткам, большой их друг,
"Чародей", поэт Эллис (Лев Львович Кобылинский), а начиная с 1910
года - поэт и художник Максимилиан Волошин. А что-то юная Марина могла
почерпнуть из лекций и разговоров поэта и философа Вячеслава Иванова.
Свой путь духовного
восхождения и своё видение мира нам помогает понять сама Цветаева - всем тем,
что она написала, особенно если это выглядит парадоксальным, как, скажем, о
любви или о благодарности. Но это только на поверхности парадокс, а по
сути и н о е видение мира, высокое и глубокое.
Есть эти - с виду -
парадоксы и в особенно трудных для читателя стихах её - начиная с 1920-го года,
и особенно в тех, что после России. А некоторые опусы Цветаевой - это
прямо-таки стихи-загадки. Вот одна из них "Сивилла - младенцу".
Стихи написаны в конце
первого года эмиграции, в 1923-м году, и практически заключает тему Сивиллы,
начатую два года назад. Провидица, прорицательница, ясновидящая, - Сивилла
утверждает реальность иных миров, в которых она прекрасно ориентируется. Этот
ёмкий образ позволяет не быть многословным в темах, где молчание скажет больше
любого объяснения, в темах, которые сразу понятны лишь тем, у кого есть сходный
духовный опыт, про который Эрих Фромм сказал, что его нельзя объяснить, его
можно только у другого угадать.
К груди моей,
Младенец, льни:
Рождение - паденье в дни.
С заоблачных нигдешних скал,
Младенец мой,
Как низко пал!
Ты духом был, ты прахом стал.
Плачь, маленький, о них и нас:
Рождение - паденье в час!
Плачь, маленький, и впредь, и вновь:
Рождение - паденье в кровь!
И в прах,
И в час...
Где зарева его чудес?
Плачь, маленький: рожденье в вес!
Где залежи его щедрот?
Плачь, маленький: рожденье в счет.
И в кровь,
И в пот...
Но встанешь! То, что в мире смертью
Названо - паденье в твердь.
Но узришь! То, что в мире - век
Смежение - рожденье в свет.
Из днесь -
В навек.
Смерть, маленький, не спать, а встать,
Не спать, а вспять.
Вплавь, маленький! Уже ступень
Оставлена...
-
Восстанье в день.
Первое впечатление от
этого стихотворения - ничего не понятно! Но дальше улавливаешь самое
парадоксальное: "- век Смежение - рождение в свет". То есть, смерть -
это рождение, новая жизнь. Для человека нерелигиозного здесь - тупик, полная
бессмыслица. И с позиции православной религии здесь объяснения нет, потому что
тут же читаем, что смерть – это "вспять", то есть возврат, а о
родившемся - "Ты духом был, ты прахом стал". И выходит, что после
жизни идет возврат туда, где человек уже был - духом, откуда он "с
нигдешних скал" в этот мир спустился - приобрел плоть.
Христианство учит, что
каждый из нас живет на земле единожды, а после смерти душа переходит в иной
мир, где существует вечно, в соответствии с тем, чего заслужила при жизни. Если
же обратиться к эзотерической традиции, то можно понять, что хотела сказать
Марина Цветаева.
"Жить значит умереть, а
умереть значит жить" - читаем мы у Е.П. Блаватской, возродившей это
древнее тайное учение, потерявшееся в веках. И сразу всё встает на свои места.
Ведь согласно эзотеризму, человек живет вечно, посменно то воплощаясь для
земной жизни, то уходя в иной мир - духовный, из которого когда-то на землю,
постепенно преобразуясь, пришли все люди. На земле он совершенствуется: растет
душой, учится, очищаясь в страданиях. Но если его выбор неверен, то он сам себе
зарабатывает тяжелую жизнь после смерти и в следующих воплощениях. Бог же - это
светлое Начало, Любовь, и высокие уровни духовного мира полны света и радости.
И получается, что рождение -
это событие тяжелое, и прежде всего - потеря высоты и легкости, бесплотности.
"Рождение - падение в
дни". Начинается отсчёт времени, - и в стихотворении на все лады
повторяется: "паденье в час", "рождение в счет". Плоть, в
которой ребенок родился, - не более, чем прах, - ведь рано или поздно она в
него превратится. И вот - сочувствующее: "Ты духом был, ты прахом
стал". Земная жизнь тяжела и полна страдании. Ребенок родится с криком от
массы сразу же подоспевших неприятностей. И Цветаева приговаривает:
"Плачь, маленький, и впредь, и вновь: Рождение - паденье в кровь, И в
прах, И в час".
С точки зрения земной жизни, Высший мир
полон чудес и щедрот: радостной легкости и света. И единственным утешением для
родившегося может служить мысль о смерти здесь, на земле, и переходе
"вспять" - обратно, туда, откуда пришел.
Но встанешь! То, что в мире смертью
Названо - падение в твердь.
Иной мир - единственная непреходящая
достоверность и незыблемость, а потому и "твердь' . В этом светлом мире
душа живет вечно, а бренное тело, прожив отмеренные ему дни, становиться
прахом.
Цветаева обращается к
младенцу - воображаемому, но, возможно, она имеет в виду любого из людей, в
своем духовном развитии не пошедших дальше новорожденного. Ему, несмышленышу,
она пытается растолковать как устроен мир - хоть и не выходит из предельной
загадочности.
Быть может, последние две
строки стихотворения относятся к самой Марине Цветаевой. Это она уже оставила
последнюю ступень, видимо, подразумевая Библейскую лестницу Иакова, уходящую в
небо - символ духовного роста. Это о н
а уже доросла до Божьих высот и еще при
жизни ушла в их сияние - ''Восстанье в день. Преобразилась, прикоснулась -
причастилась - и стала посвященной. Стала больше "на целого Бога, на целое
всё".
И снова вспоминаем о Е.П.
Блаватской: "Чтобы жить, как сознательное существо в Вечности, страсти и
чувства человека должны умереть, прежде чем умрет его тело". У Марины
Цветаевой был как раз такой период, - один из многих в её жизни.
Уже год назад в её стихах
замелькали образы ушедшей жизни: "Сивилла: выжжена, Сивилла: ствол";
" - Так в звездный вихрь Сивилла: выбывшая из живых". И еще - образ
"Глухонемая крепость" - безжизненной горой, где ничего живого, кроме
голоса, - не осталось, да еще прозрение: впереди - битвы и разрушения,
потрясение основ.
Каменной глыбой серой,
С веком порвав родство,
Тело твое - пещера
Голоса твоего.
Недрами - в ночь, сквозь слепость
Век, слепотой бойниц,
Глухонемая крепость
Над пестротою жниц.
Кутают ливни плечи
В плащ, плесневеет гриб.
Тысячелетья плещут
У столбняковых глыб.
Горе горе! Под толщей
Век, в прозорливых тьмах -
Глиняные осколки
Царств и дорожный прах
Битв...
Гора - с незрячими,
сквозь века смотрящими, ясновидящими глазами, - а на ее плечи - убивающие
ливни, от которых гриб не растет, а плесневеет...
Не вдаваясь в подробности
земной неустроенности Марины Цветаевой и неудовлетворённости ее души, прочтем
ее строки конца 1925-го года: "А я? Жизнь все больше и больше (глубже и
глубже) загоняет внутрь. Иногда мне кажется, что это не жизнь и не земля, а
чьи-то рассказы о них. Слушаю, как о чужой стране, о чужом путешествии в чужие
страны. Мне жить не нравиться и по этому определенному столкновению заключаю,
что есть в мире еще другое что-то. (Очевидно - бессмертие). Вне мистики.
Трезво."
Неколебимая уверенность в
происшедшей в себе перемене. И - моментами - полная достоверность ощущения
новой жизни, ее светлых высот: "Свет, смерти блаженнее, И - обрывается
связь". Освобождение.
Мысли о смерти и ее смысле
посещали Марину Цветаеву с детства. Но лишь повзрослев и приобщившись к
трудностям жизни, она поняла - почувствовала - что смерть - это не конец, а
лишь переход в другой мир - т у д а. В 1919 году она записала в дневнике:
"Кем бы ни был мне мертвый... я ему ближе всех. Может быть, потому, что я
больше всех на краю, легче всех пойду (пошла бы) вслед. И с каждым уходящим
уходит в туда! в там! - частица меня, тоски, души. Опережая меня -
домой"...
Это ее ощущение отражало не
только интуитивное постижение, но, видимо, и постоянное в звездных высотах
поэтическое присутствие. Этот свой небесный дом она хорошо знала, И однажды
Цветаева прямо высказалась, что такую смерть она принимает. Эти стихи-загадка
лета 1920 года могут быть поняты в свете эзотерической традиции.
Смерть - это нет,
Смерть - это нет,
Смерть - это нет.
Нет - матерям,
Нет - пекарям.
(Выпек - не съешь!)
Смерть - это так:
Недостроенный дом,
Недовзращенный сын,
Недовязанный сноп,
Недодышанный вздох,
Недокрикнутый крик.
Я - это да,
Да - навсегда,
Да - вопреки,
Да - через всё!
Даже тебе
ДА кричу, Нет!
Стало быть - нет,
Стало быть - вздор,
Календарная ложь!
Противопоставление
человеческой монады - и смерти. Не только она, но и каждый человек "Да -
навсегда, Да - вопреки, Да - через все!" Потому что душа каждого -
бессмертна и только меняет места своего обитания. С точки зрения обычного
земного существования, "Смерть - это нет", - прекращение всех земных
возможностей. Если "нет" - смерть, то "да" - это жизнь. И
Цветаева в крайне тяжелый для себя момент после смерти от голода младшей дочери
("Нет - матерям") и множества других невзгод, бытовых - и внутренних,
душевных, - в этот тяжелый момент она кричит - прежде всего самой себе - что
она никогда не умрёт, даже пройдя физическую смерть: "Даже тебе ДА кричу,
Нет!"
Великое "НЕТ",
уводящее из физической жизни событие - смерть, - и ему Цветаева написала
большое "ДА", приняла смерть в конце земного пути - потому что та не
может нарушить бессмертия, потому что жизнь остается - вопреки всем
препятствиям, даже гибели плоти.
И последние три строки,
самые загадочные, становятся, в этом свете, совершенно ясными: значит, смерти н е т, она всего навсего "календарная
ложь". Дата смерти - это дата начала новой жизни т а м, и только.
Бессмертие.
"Я никогда не решусь
назвать себя верующей", - сказала как-то Марина Цветаева, и многие это
понимают как признание в безбожии, атеизме. Но за год до смерти в ее дневнике
появилось: "Верующая? - Нет. - Знающая из опыта". Так же твердо и
лаконично, как за 15 лет до этого: "Вне мистики. Трезво".
Точное знание, рождаемое
только духовным опытом, который невозможно объяснить тому, кто его не пережил.
Видимо, Цветаева не раз прикасалась к высотам Вечного. Но, брызжущая жизнью, не
изжившая ее, она всякий раз при первой возможности в нее - земную бросалась,
как в омут, хотя при этом знала наперед: всё земное - минет.
Минута: минущая: минешь!
Так мимо же и страсть и друг!
Да будет выброшено ныне ж -
Что завтра б - вырвано из рук!
* * *
О, как я рвусь тот мир оставить,
Где маятники душу рвут,
Где вечностью моею правит
Разминовение минут.
Четкое осознание:
земная жизнь - ложь, потому что размерена и отмерена, ею обольщаться лишь
"из дел не выросшим" - тем, кто ищет Истину в земных делах.
"Путем обратным" называет Цветаева жизнь - не больше, - туда, в
Вечность, откуда душа спустилась - жить, туда, где нет времени, разорванного минутами.
И всё же...
Марина Цветаева давно
почувствовала, что она, поэт, - избранный и наделенный духовной миссией, -
ведома Высшими Силами и как бы себе не принадлежит. И, несмотря на подчинение в
своем творчестве - беспрекословное, она в иные моменты ощущала это насилие.
В мае 1926 года Цветаева
пишет Борису Пастернаку: "Мой отрыв от жизни становится все непоправимей.
Я переселяюсь, переселилась, унося с собой всю страсть, всю нерастрату, не
тенью - обескровленной, а столько ее унося, что напоила б и опоила бы весь Аид.
...Свидетельство - моя исполнительность в жизни. Так роли играют, заученное...
Но, очевидно, так несвойственна мне эта дорогая несвобода, что из
самосохранения переселяюсь в свободу - полную".
Самовольный выбор - свободы,
- и тогда снова
Час Души, как час Луны,
Совы - час, мглы - час, тьмы -
Час..
- и любовь, тот огонь, всегда желанный,
который для нее различался лишь степенью силы: "огнь-ал (та, с розами,
постельная), огнь-синь, огнь- бел. Белый (Бог) может быть силой бел, чистотой
сгорания?'
Да, час Души, как час ножа,
Дитя, и нож сей - благ.
Земной рост души - в огорчениях и страдании, а
потому "Час Души, как час Беды". "Истерзанность лекарским
ножом", испытание огнем. И в других стихах 1923 года - почти теми же
словами:
В тот час, душа, мрачи
Глаза, где Вегой
Взойдешь... Сладчайший плод,
Душа, горчи.
Горчи и омрачай:
Расти: верши.
"Переселение в свободу", в
жизнь, в "дольнюю любовь" – с её радостями - и горечью, - означает
потерю небесной отрешенности, - "Сладчайшего плода" - но это
ликование земного возрождения, взлет в заоблачную лазурь и гимн Богу.
Без рук не обнять!"
Сгинь, выспренных душ
Небыль!
Выбор сделан - жить! Любить! Сгорать! И этим служить
Богу. И она обращается к далекому любимому:
Я - душа твоя: Урания -
В боги - дверь.
В час последнего слияния
Не проверь!
Урания - небесная, и требует она, ведущая
к Богу, - полного доверия.
И вот тут-то в свободу
"переселившейся" всякий раз вмешивался Рок - сужденный, в прежних
воплощениях заработанный земной путь, карма. Рок несчастной любви - называла
это Марина Цветаева, - хотя по любви вышла замуж. Она уже уловила его
неумолимое присутствие в своей жизни и еще в начале 1922 года писала:
Каменногрудый,
Каменнолобый,
Каменнобровый
Столб:
Рок.
Промысел, званье!
Вставай в ряды!
Каменной дланью
Равняет лбы.
Этот Рок снова и снова
выталкивал ее из жизни - той, живой и огненной, какой она для себя хотела.
Получалось, что и здесь она себе не принадлежала. Свобода выбора не уводила ее
от сужденного пути души - ввысь... Вот почему так грустно - неизжитой жизнью -
звучит одно из последних ее стихотворений:
- Пора! Для
э т о г о огня
Стара!
-
Любовь - старей меня!
- Пятидесяти январей
Гора!
-
Любовь - еще старей:
Стара, как хвощ, стара, как змей,
Старей ливонских янтарей,
Всех привиденских кораблей
Стрей! - камней, старей - морей...
Но боль, которая в груди -
Старей любви, старей любви.
Марина Цветаева пришла
в этот мир - любить его. Но он оказался недостойным ее любви. И душа ее,
вырастая, одухотворяясь в огне радости - и горечи, построила Высокие Чертоги
поэзии, где царит - "дверью в боги", - во всей своей сложности и
полюсности...