Эсхатология Н. Бердяева в контексте философии культуры

 

          Прежде всего хотелось бы отметить, что теоретически процесс глобализации хорошо вписывается в схему линейных представлений о времени, разработанных Августином в рамках христианской эсхатологии.  Точнее, глобализация выступает  одним из вариантов эсхатологии: информационные технологии «стягивают» человечество в единое целое перед лицом нынешних и грядущих мировых потрясений. Очевидно также, что глобализация - случайно или нет - пришлась на период глубокого и всестороннего кризиса той самой культуры, которую мы называем христианской.

          «Единицей измерения» рассматриваемого феномена является «слово-информация»; оно несет- системный набор сведений, обеспечивающий техническую реализацию той или иной программы, объясняющий причины и прогнозирующий последствия того или иного действия.

          Для того, чтобы слово стало информацией, оно должно отвечать определенным условиям. Во-первых, «понятийность» должна уступить место «терминологичности»: слово должно иметь точное значение (значения); все возможные значения слова должны быть принципиально просматриваемы (в бытовом сознании существует масса анекдотов, обыгрывающих данную особенность языка программистов). Во-вторых, информация исключает «туманность» определений, т.е. все слова, входящие в нее должны также иметь точный смысл. В-третьих, информация  - это особый ракурс смысла, смысл, который можно (и нужно) использовать. Таким образом, слово-информация соотносится со смыслом «не самим по себе» (как это делает, например, философское слово), а сквозь призму прагматических потребностей. Превращаясь в информацию, слово как бы «глобализируется», становясь расхожим оборотным средством достижения тех или иных практических целей (тем самым  частично обесценивая свой смысл).

          Явление подобного «обесценивания» слов было замечено в начале ХХ века многими философами и художниками. Строки В.В. Маяковского: «Слова у нас /до важного самого/В привычку входят,

/ветшают, как платье...» выразили, возможно, фундаментальное, а вовсе не футуристическое, настроение времени. Не случайно интерес к языку, к его трансформациям и мутациям, становится в это время в центр философского интереса: Э.Гуссерль говорит о языковых оболочках феноменов как об их первом слое, раскрываемом в процессе феноменологической редукции; М. Хайдеггер называет язык «домом бытия»; лингвистический анализ ищет точку пересечения языка с реальностью - и потерпевший крах принцип верификации сменяется принципом фальсификации, а «поздний»   Л. Витгенштейн разрабатывает теорию «языковых игр» на базе контекстных определений...

          В одном ряду с перечисленными (далеко не полностью) разработками проблемы языка стоят идеи выдающегося русского философа Н.А. Бердяева, предложившего интереснейшее учение о языке в свете современных культурных процессов. Это учение он назвал экзистенциальной диалектикой. Прежде чем изложить его суть, следует выделить узловые пункты позиции Бердяева, необходимые для более детального проникновения в его идеи о метаморфозах языка в период, который он, не стремясь к особой оригинальности, определяет как период кризиса христианской культуры.

1.Культура - это «буфер», который человек расположил между собой и Абсолютом, духом. Буфер этот связывает, но он же «и разделяет».

2.Тенденции развития современного общества таковы, что по мере его технического совершенствования нарастает поляризация во всех сферах, в том числе и в сфере морали.

3.Усиливается динамика слияния человечества в одно общественное целое, в том числе за счет разворачивания «экзистенциальной коммуникации».

4.С другой стороны, усиливается противоположная динамика «омертвления» духовных явлений, особенно такой смысловой единицы, как слово. Слова мертвеют, «объективируются», утрачивают связь с исходным «горячим духовным ядром». Они все чаще становятся лишь «винтиками» в механизме объективированного существования, (вспоминаются современные детские игрушки, сквозь прозрачный корпус которых просматриваются яркие детали).

          Названные выше пункты представляют собой описание некоторого «наличного состояния» культуры, которая, как известно, видится Бердяеву интегральной экстериоризацией сознаний отдельных личностей. Однако главной своей задачей философ видит переход от описательного метода философии к методу демонстративному. И его учение об экзистенциальной диалектике построено именно как демонстрация данного подхода, а не просто его изложение. Кстати, отмеченный прием исследователи довольно часто ошибочно квалифицируют как «сумбурность стиля» русского философа, якобы по природе публицистического, а не философского, и потому изобилующего повторами, неточностями, противоречиями и т.п. На самом деле, если внимательно приглядеться к структуре большинства бердяевских текстов, в них обнаружится отсутствие такой важной «публицистической» черты, как логические «пустоты». Скорее создается впечатление, что Бердяев по сотне раз повторяет одно и то же, только другими словами. Зачем? Если мы попытаемся поискать содержательное основание для подобного «стиля», то не сможем обойтись без мысли, что все это действительно зачем-то нужно. А если мы поищем ответ у самого Николая Александровича, то обнаружим, что ... это и есть экзистенциальная диалектика.

          Метод экзистенциальной диалектики можно реконструировать следующим образом. Она требует, во-первых, перехода от терминов (и даже понятий) философского языка к словам языка естественного (в их символическом значении); во-вторых, устанавливает принципиальную парадоксальность всякого слова как единства трансцендентного смысла с его объективированной (смысловой же) оболочкой; в-третьих, требует описать выявленный символ как некое апофатическое указание на горячее ядро личной экзистенции; в-четвертых, в результате необходимо вернуться  исходному понятию, с которого оказываются «снятыми» несколько слоев объективации.

          Итак, перед нами своеобразный «рецепт спасения» языка от его деградации в рамках современной культуры, рецепт борьбы с тем омертвением , о котором говорит Н. Гумилев в стихотвореннии «Слово».

Если мы попробуем спроецировать предложенный метод на анализ, например, языка пользователей ПК, то получим достаточно интересную картину. Этот язык, как известно, вполне самодостаточен, он играет по правилам той игры, которую разворачивает программа. При всей своей изощренности, он предельно «терминологичен», глубоко символичен и предельно специализирован. Это язык «возможных миров», если можно выразить идею виртуального пространства этим понятием философии Лейбница. Тогда, если следовать Бердяеву, получается, что «глобализированный язык» - глубоко симптоматичное явление современности. Как и всякое значителное культурное явление, оно не может быть оценено однозначно. С одной стороны, сознание, экстериоризирующееся в таком языке - это сознание игровое. Его основными чертами являются условность (пользователь всегда знает, что он пребывает в возможном мире, то есть этот мир может быть, а может и не быть - что делает излишним уточнение того, существует ли он как отдельная от сознания реальность или нет) и диалогичность (пользование компьютером всегда предполагает, как минимум, диалог пользователя с программой). В этом же ряду стоит такая черта глобализированного языка и глобализированного сознания, как самодостаточность. В рамках заданного программой мира пользователь ощущает себя творцом, в крайнем случае - со-творцом виртуального мира. Соответственно он может «безнаказано» проецировать себя в этот мир в той мере, в какой ему заблагорассудится, настолько, насколько хватит фантазии. Виртуальность мира, созданного в Сети как глобальный «дивный новый мир» - это зеркало самосознания современного общества, которое нередко его постоянные посетители характеризуют словом «помойка». Заметим только, что «помойка в философском смысле» - это сумма использованных (не всегда полностью) продуктов жизнедеятельности, и, соответственно, найти там можно все, что угодно.

          Но есть и другая сторона компьютеризированного и глобализированного слова. Она состоит в том, что слово и в этом случае остается техническим инструментом познания. Симптоматичное, по мысли Бердяева, усугубление этого способа существования слов не изменяет главного: как и всякий инструмент, слово может служить разным целям. Виртуальное существование в Сети может не только выполнять роль очередной интеллектуально-образной жвачки, блокирующей социальную активность индивидов - оно может быть способом самопознания человека, причем самопознания уникального. Сознание личности разворачивается в некоторой промежуточной сфере, находящейся между «протяженной» и «непротяженной» субстанциями. Здесь оно частично объективируется, однако эта объективация оставляет значительный простор для усмотрения той «глубины объема», которая активно отсылает нас от самой объективации - к ее непосредственному источнику. Жажда заглянуть в этот источник напрямую, а если не получиться - то хотя бы реконструировать его, - всегда преследовала человечество, вплоть до самых последних времен. Виртуальный мир Сети, в котором встречаются разные «самопроекции» сознаний, в этом смысле представляет собой бесценный опыт стихийного проецирования, дающего к тому же эффект обратной связи.

          С этой точки зрения виртуальное пространство Сети - особая форма объективации именно слова как структурной единицы смысла. В самом деле, компьютер не чувствует. А что чувствует пользователь, когда у его игрушек есть десять жизней? Или слово все-таки несет в себе скрытый от взгляда представителей «классической рациональности» чувственный элемент особого типа, и тогда интеллектуальное пространство Интернета  значительно полнее выражает целостное сознание человека, чем это кажется на первый взгляд? В таком случае смысловое поле Сети несет в себе некий латентный фактор «цитоплазматической наследственности», который представляет собой неочевидный для контроля рассудка ореол «тайны» вокруг каждого словесного «кирпичика», миллиардами составляющего Сеть. Говоря словами Бердяева, присутствует ли «экзистенциальная коммюнаторность» в общении через Сеть, или в ней осуществляется лишь технико-прагматическое, сугубо информационное общение? Может ли вообще смысловая единица существовать вне поля экзистенции? И тогда можно ли сказать, что Сеть является неким суррогатом экзистенциальной коммуникации, напрочь ее вытесняющим? Возможно, точнее было бы сказать, что в ней они  сосуществуют и пересекаться?

          Изменив масштаб рассмотрения, можно усомниться в расхожей точке зрения, согласно которой глобальный язык стандартизирует мышление, проникая в сознание агентом идеологии массовой культуры. Скорее, перед нами впервые разворачивается возможность заглянуть в тайники предельно интимных личностных структур, которые вообще не поддаются никакой манипуляции и, таким образом, принципиально не могут быть управляемы извне. Зато сами они управляют - и не только игровым сознанием, но и реальным поведением людей в его, так сказать, материальном воплощении. Конечно, вопросов здесь больше, чем ответов. Поэтому правильнее всего было бы подчеркнуть, что в современную эпоху, которую не даром окрестили эпохой глобализации, имеют место полярные тенденции в развитии языка.

При этом, однако, очевидно, что метод, предложенный философией Н.А. Бердяева, представляет интерес не только потому, что позволяет зафиксировать некие крайности и попытаться проследить их взаимное пересечение.

          Бердяев, помимо всего прочего, прослеживает место этих явлений в линейном развитии человечества. И дело здесь не только и не сколько в том, что философ этот представляет религиозную философию (при всей спорности данного вопроса, Бердяев является скорее уж конфессиональным мыслителем, нежели автором очередной философской религии). Дело в том, что Бердяев дает ключ к пониманию активности сознания человека прежде всего как процесса творчества, закономерным этапом на пути которого представляются «виртуализация» и «глобалазация» языка и сознания.

Оставаясь добросовестным мыслителем, Николай Александрович не пытается нарисовать конечную идеальную картинку, которая «направила» бы творчество в некое «правильное» русло. Напротив, он считает бесчисленные попытки создать такую картинку прямым проявлением объективации. Сам философ лишь стремиться описать ход творческого процесса и продемонстрировать те элементы нового, которые появились в нем, с его точки зрения, в настоящее время. Таким образом, можно сказать, что язык экзистенциальной диалектики не исключает язык ПК. Однако сложный процесс их взаимодействия в современную эпоху еще ждет своего исследования как на психологическом, так и на онтологическом уровнях.