Николай Бирюков

Альтернативы и императивы глобализации

 

Отечественное востоковедение, у истоков которого стояли И. Бичурин (1777‑1853) и И. П. Минаев (1840‑1890), давшее в первой половине минувшего века блестящую плеяду учёных, таких как С. Ф. Ольденбург (1863‑1934), Ф. И. Щербатской (1866‑1942), Б. А. Тураев (1868‑1920), В. В. Бартольд (1869‑1930), В. М. Алексеев (1881‑1951), О. О. Розенберг (1888‑1919), Н. И. Конрад (1891‑1970), И. Ю. Крачковский (1883‑1951), переживает новый подъём*.

 

Тон в современных исследованиях задаёт философия – дисциплина, развитие которой долгое время сковывалось государственной монополией в области идеологии и которая поневоле должна была уступить первенство менее «ангажированным» филологии и истории.

У многих ещё в памяти то время, когда восточная философия была чем-то вроде запретного плода, когда число доступных на русском языке текстов восточных мыслителей исчислялось единицами, а обстоятельные исследования обзорного характера практически отсутствовали. Перелом наступил в последнем десятилетии прошлого века. Современный читатель в короткое время получил переводы важнейших сочинений конфуцианского канона[1], даосских мыслителей[2], базисных текстов классических индийских даршан[3], сочинений японского буддизма[4], памятников мусульманской философской мысли[5], серию фундаментальных монографий[6], учебных пособий[7], энциклопедических справочных изданий[8], долгожданные переводы классических историко-философских сочинений[9]. Были переизданы ставшие библиографической редкостью работы классиков отечественного[10] и зарубежного[11] востоковедения.

Конечно, многое ещё предстоит сделать, кое-что придётся переделать[12],

 

но в целом «период первоначального накопления» и комментирования завершён, российское востоковедение вышло на новый уровень: настало время осмысления и обобщения.

Решению этих задач посвящены две коллективные монографии, подготовленные при участии сотрудников сектора восточной философии Института философии РАН и вышедшие в 2000 и 2001 гг. Первая из них, «Сравнительная философия», открывающая одноимённую серию, посвящена обсуждению методологических проблем философской компаративистики, её истории и современному состоянию. Вторая, «Универсалии восточных культур», задумана как «логический переход отечественного философского востоковедения от накопления знаний о конкретных персоналиях, памятниках, школах, направлениях и даже этапах развития истории восточной мысли к обобщающим заключениям касательно тех отличительных особенностей каждой из философских традиций Востока, которые позволяют её идентифицировать и отличить от других» (ук. соч., с. 5). В действительности, цель этой работы ещё более амбициозна – осмыслить рассматриваемые традиции как целое и осуществить то, что находится, в сущности, на грани возможного – перевести их понятийный аппарат на язык русской (и шире – западной) философии.

Тот, кто когда-нибудь переводил что-нибудь с языка на язык, поймёт масштаб этой задачи. Перевод – вообще дело трудное, потому что значения слов в разных языках никогда полностью не совпадают. Даже, по-видимому, самые простые единицы языка – те, что являются именами внешних предметов – как правило, не имеют точных эквивалентов в других, даже – родственных, языках. Попробуйте перевести на английский язык русское слово «часы». Это не так-то просто. Во-первых, в английском языке часы наручные (карманные) и настольные (настенные, башенные) обозначаются разными словами: в первом случае – watch, во втором – clock. Единого слова для обозначения и тех, и других в английском нет, разве что вы прибегнете к описанию типа «прибор для измерения времени» (time-measuring device), что будет, конечно, не переводом, а объяснением. Для того, чтобы перевести на английский слово «часы», надо понимать о каких часах идёт речь: наручных, карманных, настенных или иных. Задача ещё усложнится, если мы примем во внимание, что слово «часы» в русском языке используется для обозначения не только «прибора для измерения времени», но и для обозначения (во множественном числе) известного промежутка времени. Соответствующий промежуток в английском языке обозначается словом hour, отличным и от watch, и от clock. Аналогичные проблемы возникают при переводе с английского на русский: слово watch, например, кроме значения «[наручные или карманные] часы» имеет ещё значения «вахта» и «стража» (как часть ночи у древних), а словом clock обозначается ещё и «стрелка» чулка.

Ещё сложнее обстоит дело со словами, которые не обозначают зримых внешних предметов, например, с глаголами. Так, дождь по-английски не «идёт» (goes), а «падает» (falls), на машине и велосипеде «ездят» по-разному, т.е. в сочетании с этими существительными используют разные глаголы (to drive и to ride) и т.д.

Но ведь для того и существуют словари, возразит кто-то, чтобы находить «правильные» эквиваленты. Это верно. Но откуда берутся словари? Их составляют те, кто понимает значения слов, понимание же предполагает способность выразить содержание мысли посредством иных, очевидно – более понятных, слов. (Не правда ли, это похоже на перевод, но как бы внутри языка, для облегчения которого служат уже не двуязычные, а одноязычные словари, именуемые толковыми). Однако используемые при истолковании слова на поверку оказываются отнюдь не более «понятными», что слова толкуемые. Не поднаторевший в словесных упражнениях ребёнок скорее поймёт слово «часы», чем словосочетание «прибор для измерения времени»: «часы» можно определить остенсивно, т.е. простым указанием на предмет («это – часы»), а общее понятие «прибор» такому определению не поддаётся. Ещё сложнее обстоит дело с понятием «измерения», об определении же «времени» и говорить нечего – тут учёным и философам работы ещё непочатый край.

Иначе говоря, истолкование апеллирует к словам не более «понятным», а, так сказать, более «фундаментальным». Для истолкования последних надо обращаться к ещё более «фундаментальным» словам и т.д., пока не дойдём до самых фундаментальных, истолкованию уже не поддающихся, воспринимаемых и понимаемых лишь интуитивно. Это и есть «категории» или культурные «универсалии». Их «переводить» труднее всего: как большинство других слов, однозначных эквивалентов в других языках они не имеют, перевести же их «окольным путём» – посредством поиска идентично толкуемых словосочетаний – оказывается в большинстве случаев невозможно, поскольку таких словосочетаний в другом языке может и не найтись.

Возьмите, к примеру, категорию дао. Дао означает «путь»; можно так и перевести, только придётся пояснить, что этот китайский «путь» – отнюдь не «дорога» и не «маршрут», а нечто совсем иное, по смыслу близкое скорее древнегреческому «логосу», чем «пути» в нашем обыденном понимании. «Логос», в свою очередь, буквально переводится как «слово», но обозначает вовсе не «единицу речи», а смысл, и смысл не именно этой «единицы речи», а, как правило, чего-то гораздо большего.

Истолкование категорий осуществляется посредством других категорий и сводится, в конечном счёте, к построению (организации, упорядочению) их системы как единого целого, которое может быть адекватно понято именно как целое и тогда уже может использоваться для прояснения смысла составляющих его отдельных понятий.

Постижение универсалий иных культур, таким образом, осуществляется не посредством их перевода на родной или иной более знакомый язык, а их «усвоением», т.е. обретением способности мыслить действительность посредством этих универсалий – наряду с универсалиями собственной культуры. Нечего и говорить, что обретение этой способности обогащает наше мышление, делает его и более объёмным, и более гибким. Оно является, кроме того, непременным условием понимания чужой культуры.

Нужно ли нам такое понимание и возможно ли оно? На этот вопрос и призваны дать ответ «Универсалии восточных культур»: ответ теоретический – посредством обсуждения проблемы, и ответ практический – посредством предлагаемых частных решений. Мы не будем излагать здесь содержание составляющих монографию отдельных глав – сделать это лучше, чем сделала в редакторском предисловии М. Т. Степанянц, мы не можем, а переписывать или даже пересказывать чужое предисловие находим неприличным. Вместо этого предложим собственные ответы на заданные вопросы.

Вообще-то, на последний вопрос мы уже ответили. Возможно ли понимание чужих культур? Возможно, но при том непременном условии, что это будет понимание не извне, а изнутри, т.е. понимание, которое достигается не сведением категориальных аппаратов этих культур к категориальному аппарату родной культуры («переводом»), а посредством усвоения первых и, за счёт этого, обогащения последнего.

Нужно ли нам оно? Это вопрос не теории, а практики, не факта, а смысла, вопрос, ответом на который должно быть не рассуждение, а решение (как однокоренное решимости). Тысячелетиями человеческие культуры существовали и развивались в относительной изоляции, обеспечивавшей их самобытность и затруднявшей их взаимодействие и взаимообогащение. Сегодня мир изменился, стал не то чтобы меньше, но – теснее. Былая изоляция уже невозможна, и вместе с нею невозможна былая автаркическая самобытность. Что придёт ей на смену: экспансия одной из культур и, как следствие, деградация и исчезновение других или образование универсальной глобальной культуры на основе интеграции всех существующих культур? Что нам более по нраву и что обещает нам лучшую перспективу: нивелировка и упрощение или, выражаясь словами К. Н. Леонтьева, «цветущая сложность»? Тем, кому по душе последнее, должны понравиться и «Универсалии восточных культур». И замыслом своим, и пафосом эта книга способствует взаимопониманию и взаимному обогащению культур.

В числе «максим» нашей, европейской, культуры есть «золотое правило» нравственности: не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе, но, чего для себя хотел бы, то делай и другим (см. Евангелие от Матфея, гл. 7, ст. 12). Почти дословно совпадают с ним конфуцианский принцип чжун шу – «преданность и великодушие» («Луньюй», гл. 15, ч. 24) и определение дхармы в «Махабхарате» (кн. 12, гл. 260, шл. 21). Вот поистине универсальная «универсалия». Мы не хотели бы, чтобы канули в Лету великие творения западной культуры: «История» Геродота, сонеты Петрарки, трагедии Шекспира, фрески Микеланджело, симфонии Моцарта, романы Достоевского и Толстого – человечество сделалось бы беднее. Но точно так же оно станет беднее, лишившись стихов Ли Бо, драм Калидасы, записок Сэй-Сёнагон. В наших музеях хранится немало памятников погибших цивилизаций – немых свидетельств духовных свершений прошлого. Мы любуемся ими, удивляемся им, но разве не предпочли бы мы понимать их?

 

Автор: Бирюков Николай Иванович, род. в 1949 г., доцент кафедры философии МГИМО (У), кандидат философских наук. Сфера исследований: российская политическая культура, современный российский парламентаризм. Основные публикации: 1) Russia’s Road to Democracy: Parliament, Communism and Traditional Culture. – Aldershot, Hampshire; Brookfiled, Vermont: Edward Elgar Publishing Co., 1993. (Studies of Communism in Transition) – xi + 227 p. [Россия на пути к демократии: Парламент, коммунизм и традиционная культура (в соавторстве с В.М. Сергеевым; на англ. яз.; оригинальное русское название «Демократия и соборность»). – Олдершот, Гэмпшир; Брукфилд, Вермонт;: Эдвард Элгар, 1993. – xi + 227 с.]; 2) Russian Politics in Transition: Institutional Conflict in a Nascent Democracy. – Aldershot, Hampshire; Brookfield, Vermont; Singapore; Sidney: Ashgate Publishing, 1997 (Leeds Studies in Democratization). – xi + 329 p. [Российская политика в переходный период: Институциональный конфликт в новой демократии (в соавторстве с В.М. Сергеевым; на англ. яз.; оригинальное русское название «Соборность и дуализм»). – Олдершот, Гэмпшир; Брукфилд, Вермонт; Сингапур; Сидней: Эшгейт, 1997. – xi + 329 с.]