ГЛАГОЛЕВ В. С.    

 

 

 

«ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ»

 

 

Материалы к спецкурсу

 

 

   Потенциал мировой культуры в совершенствовании отечественной дипломатии

   Информационное обеспечение и основания внешнеполитической деятельности

   Вера как ценность в международно-политической деятельности

           Национальное и конфессинальное в политических культурах

   Геополитические аспекты христианизации Восточной Сибири

и российского Дальнего Востока

   Philosophical foundations of tolerance in

modern international policy

 

 

 

 

 

 

 

 

Программа спецкурса

 

ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКОЙ

 ДЕЯТЕЛЬНОСТИ (ВПД)

 

 

1. Общая культура как предпосылка обоснованности, инициативности и устойчивого успеха ВПД.

2. ВПД как синтез науки и искусства. Соотношение функционализма и импровизации.

3. Парадигмы макиавеллизма и гуманизма в системе ВПД.

4. Силовые, гуманитарные и технолого-научные аргументы в утверждении приоритетов своей страны (история и современность).

5. Структура целей и приоритетов ВПД, борьба за симпатии интеллигенции внутри страны и за ее пределами.

6. Возможности и перспективы культурных программ ВПД.

7. Церкви в системе ВПД: специфика взаимодействия со светскими структурами в современную эпоху.

8. Гуманизация деятельности СМИ в системе ВПД.

9. Нравственные аспекты в формировании личности работника 

ВП служб.

10. Перспективы развития образования в системе ВПД.

 

 

Глаголев В.С.

 

Теоретические и аксиологические основания толерантности в международном политическом процессе.

 

1. Специфика феномена толерантности и ее основные аспекты

                   Проблема толерантного сознания и поведения в политике имеет сложную аксиологическую и нравственно-психологическую структуры. Так, важнейшим нравственно-аксиологическим критерием политика является его ориентация на ответственность. В последней можно выделить несколько уровней: 1. ответственность за самоутверждение и самореализацию (т.е. перед собственной душой, собственным внутренним миром); 2. перед ближайшим окружением (семья, родственники, друзья); 3. перед соратниками по той политической «команде», группе, в которую он включен и с помощью которой он реализует свои устремления; 4. перед партией, движением, общественной организацией, на которую опирается «команда» в своих манипуляциях на политической арене и которая ожидает от политика реализации определенной программы. Перечисленные ориентации относятся, конечно, к узко-эгоистическим и частно-групповым, хотя их ограниченность тщательно камуфлируется партийно-политической риторикой и различными психологическими приемами. Вместе с тем более или менее систематическое подавление выделенных мотивов представлено лишь среди относительно немногочисленных ригористов, педантов-службистов, фанатиков бюрократии, равно как и среди фанатиков и идеалистов революции. Для оставшихся за этим кругом реалистов-политиков типично более или менее гармоническое сочетание личных, частно-групповых и общесоциумных интересов. В этом проявляется, между прочим, одно из основных условий долгосрочной и относительно успешной политической деятельности - готовность ее акторов к разнообразным компромиссам.

         Толерантность представляет собой один из типичнейших вариантов компромиссного поведения ( и соответствующего ему стиля мышления), известных с глубокой древности и имеющих множество оттенков и проявлений. Следует различать толерантность сильного, имеющего в своем арсенале широкий набор средств общения со слабым партнером, и вынужденное терпение слабого партнера, располагающего заметно более узким полем для маневра.  Существует рассчитанная сдержанность в отношении к широковещательным ( и часто обидным) декларациям и готовность повысить порог реакции на конкретные военные, экономические, транспортные (блокада) и иные демарши, часто используемые как средства политического давления. За завесой толерантности, как демонстрации готовности к компромиссам, часто скрывается перегруппировка и накопление сил для нанесения сокрушительных упреждающих и ответных ударов. Истории известны многочисленные тому примеры.

         Наконец, толерантность рискует обратиться в аморализм и беспринципность, если поведение, которое мотивируется по ее соображениям, становиться «сдачей» друзей и верных союзников, сопровождается отказом от собственной нравственной позиции и, зачастую, от ее религиозной мотивации. Например, требование к пленникам, нередко предъявляемое исламскими вооруженными экстремистами, - принять мусульманство в качестве условия сохранения жизни пленным, - становится, как правило, первым шагом в их последовательной компрометации: кровью вчерашних боевых товарищей, участием в их показательных казнях, отказом от родины, семьи, родителей.

         Таким образом, с одной стороны, следование принципу толерантности преодолевает жесткую ригористичность нравственных оценок по принципу «или - или», расширяя по множеству азимутов сферу действия по принципу «и - и» . Прежде всего там, где у противостоящих друг другу сторон есть совпадающие интересы, ценности, идеалы и исторический опыт сотрудничества. Вместе с тем, пределы толерантности психологически определяются исходным «запасом» возможностей для односторонних уступок, который всегда ограничен.

         С другой стороны, нравственная дискредитация политики односторонних уступок, их очевидные тяжелые общественные и личные последствия, нередкое отсутствие очевидных признаков взаимности и воли к следованию стратегии сотрудничества наглядно демонстрируют хрупкость баланса интересов и целей, имплицитно содержащегося в нравственно-политическом наполнении принципа толерантности. Это относится как к внутренней, так и к внешней политике России.

2. Философские основания толерантности в современной

 международной политике

           

            Широкое обсуждение категории толерантности в современной философской, этической и политологической литературе включает, в первую очередь, ее формально-логическую характеристику и обзор эмпирико-прагматических преимуществ позиций толерантности: затем логично  выделить исторические и идейные предпосылки политической толерантности, ее социо-онтологический (социо-бытийный) статус и аксиологические особенности.

В рамках дихотомического деления соотношение понятий "толерантность – интолерантность"  аналогично соотношению таких пар понятий как "позитивные" и "негативные" чувства, "любовь" – ненависть", "кооперация" – " вражда" и т.п. С содержательной же точки зрения отношение "толерантности" и "интолерантности" имеет существенную специфику, поскольку  "толерантность" всегда предполагает наличие некоторого ограничения переживаний, умонастроений и действий по отношению к определенному объекту (объектам); пространство и направленность этого ограничения остаются, вместе с тем, неопределенными.

Между тем в содержании других вышеупомянутых позитивных понятий главный акцент поставлен на направленности процессов и позиций, которые остаются без четких лимитов, если их рассматривать сами по себе, вне конкретных контекстов. В "толерантности" же ограничение является исходным императивом, предполагающим наличие субъекта (субъектов), достаточно владеющего эмоциональной, рациональной и практико-волевой сферами своей психологической деятельности и ее реализации в социуме, чтобы контролировать как направленность, так и содержание своих переживаний и акций. Напротив, "интолерантность" предполагает полную свободу в критико-разрушительных акциях, глубина и продолжительность которых лишены (по крайней мере, в своих внешних проявлениях) каких-либо самоограничений со стороны интолерантного субъекта (субъектов).

Пределы подобным акциям задают либо сопротивление им извне, либо исчерпанность потенциала (ресурсов) самих интолерантных субъектов.  Психология житейского и исторического опыта сохранили многочисленные примеры реализации как первого, так и второго вариантов.

Социально-психологические основы толерантного самоограничения коренятся в логике поведения, задаваемого вынужденным и безальтернативным сосуществованием гетерогенных социальных компонентов. В этой ситуации находятся семьи соседей (особенно в условиях традиционного деревенского уклада), племена, народы и государства, располагающие соизмеримыми силами для решительного отпора агрессии. Позиции толерантности в этих отношениях – результат осознания преимуществ, которые дает устойчивое сосуществование разных сообществ по сравнению с последствиями искушения навязывать свою волю другому соседу, попытками поработить его либо уничтожить.

Эмпирико-прагматические преимущества  толерантного поведения в международной жизни достаточно очевидны. Во-первых, такое поведение выделяет, по контрасту достаточно выразительно, особенности проявления интолерантности как союзников, так и оппонентов. Упрощается, упрощается задача моделирования взаимоотношения партнеров: интолерантность, как правило, эмоциональна, стихийна в своих проявлениях и, тем самым малопредсказуема, особенно в своих отдаленных последствиях. Во-вторых, позиция толерантности позволяет более терпимой из сторон сосредоточить внимание на основательной мобилизации материальных, информационных и психологических ресурсов, выстраивать либо рубежи глубоко  выстраивает либо рубежи глубоко эшелонированной обороны, либо плацдармы для будущих разнообразных инициативных действий, не растрачивая время и ресурсы на немедленное реагирование, запальчивые пропагандистские кампании и т .п.

Наконец, позиция толерантности, занятая на исходных рубежах осложнения отношений как с партнерами, так и с оппонентами, позволяет более свободно апеллировать к посредникам, к мнению международной общественности, к организациям, участвующим в урегулировании международных споров. Сторона, не определившая однозначно своих антипатий, выступает в роли более интересного партнера для всех желающих участвовать в назревающем конфликте. Последние стремятся, как правило, запустить разнообразные пробные шары, предназначенные для установления лимитов и условий первоначального толерантного поведения и, соответственно основательно проработать собственные позиции союзнических отношений с данной стороной, а также противостояния оппонентам.

Перечисленные преимущества толерантной позиции несомненны. При всем том, такая позиция является чисто тактическим ходом и обречена претерпеть значительные изменения по мере обострения исходной ситуации. Возможна ли, учитывая высказанные соображения, стратегия толерантности в современном международном процессе? Может ли толерантность приобрести значение основополагающего принципа в системе современных международных отношений? Положительный ответ на поставленные вопросы предполагает характеристику исторических и идейных предпосылок, социо-бытийного статуса толерантных позиций и аксиологических особенностей.

Исторические и идейные предпосылки политической толерантности обусловлены, в первую очередь, горьким опытом бесчисленных кровавых конфликтов, уходящих своими корнями в глубокую древность. Гибель народов, государств и цивилизаций сопровождались невосполнимыми потерями человеческих жизней, утратой технологических и культурных достижений, усугублением физических и духовных страданий тех, кого пощадил огонь больших и малых военных конфликтов. Вот почему основатели мировых религий – буддизма, христианства и ислама – поставили во главу  своих учений необходимость изменения сознания путем убеждения, нравственно-религиозного преображения личности. Великие духовные реформаторы Нового времени – Лев Толстой, махатма Ганди, Баха-Улла, Альберт Швейцер – неукоснительно подчеркивали непреходящее значение принципа толерантности для эпохи кризисов, вызванных индустриальной эрой, опережающим развитием военных технологий по отношению к нравственно-культурным компонентам общественного прогресса.  Возможности манипулирования сознанием, привнесенные достижениями научно-технической и информационной революций, открыли бездны падения человека, утрачивающего устойчивые нравственно-религиозные и культурные ориентиры уважения чужого (даже ошибочного) мнения, этноса, верований и идеалов различных групп, из которых состоит общество.

Однако проповедь насилия, тем более в формах ксенофобии и геноцида, предполагает всестороннюю критику теоретического обоснования подобных практик и решительные усилия по их нейтрализации как здоровыми внутренними силами общества, так и международным сообществом.

Разумеется, подобная нейтрализация в наши дни может быть успешной, если она осуществляется на основе согласованных процедур, опирающихся на фундаментальные принципы деятельности ООН и других организаций, поддерживающих развитие всестороннего сотрудничества государств на базе норм международного права. Идеи русского философа Ивана Ильина, сформулировавшего нравственный императив "сопротивления злу силой" не только ограничили рамки проповеди ненасилия (первоначально в контексте соответствующего учения Льва Толстого), но и указали конкретные формы тех злых начал, но отношению к которым недопустимо равнодушие, пассивное содействие, позиция нейтрального наблюдателя. "Бойтесь равнодушных, - завещал польско-советский писатель 1920-х – 1930-х гг. Бруно Ясенский. – Они не убивают и не предают. Но только с их молчаливого согласия существует на земле убийство и предательство".

Таким образом, исторический опыт придает принципу толерантности международной политики внутреннюю структурированность; каждой эпохе известны адреса сил и объектов, по отношению к которым этот принцип применим с известными оговорками либо неприменим вообще. Отсюда – непрекращающееся противостояние сил, заинтересованных, с одной стороны, максимально расширить применение этого принципа и, тем самым, лишить его эффективности. С другой же стороны, действуют силы, стремящиеся предельно конкретизировать и сократить тот список субъектов международного права, в отношении которых допустима позиция толерантного поведения. Усилия каждой из этих сторон связаны с неповторимым соотношением сил в конкретных ситуациях их противоборства.

К социо-бытийным основаниям толерантности относится возросшая взаимосвязь и взаимозависимость жизни государств и народов в геополитическом, экономическом, военно-техническом отношениях. Обязательства, которые взяли на себя во второй половине ХХ века державы, располагавшие ракетно-ядерным арсеналом, отразили начало осознания этих взаимозависимостей руководителями государственной политики. Продолжающийся процесс расширения "ядерного клуба" сделал эти обязательства недостаточными для предотвращения ядерного нападения  со стороны одного из государств, относительно недавно обретших этот статус.

В ряде  районов земного шара к грандиозным потрясениям может привести диверсия, организованная на ядерном или химическом производствах, либо в одной из лабораторий, экспериментирующих со смертоносными бактериями и вирусами. Появление в разных регионах мира (Индия, Ближний Восток, США, Япония) поколения террористов-камикадзе сделало чрезвычайно хрупкими чисто технические меры предотвращения экстремистских актов, способных повлечь неисчислимые человеческие жертвы. Перед всем цивилизованным человечеством стоит задача осуществления эффективных профилактических мероприятий, позволяющих изолировать потенциальных террористов. Желательно, задолго до того, как они перейдут к технической стороне осуществления своих замыслов. Эта профилактика в качестве своей составной части включает создание атмосферы нравственно-психологического неприятия и осуждения  экстремистского менталитета, традиций кровной мести, эскалации насилия в ответ на пережитое унижение насилием. Следует учитывать традиции  племенной и клановой психологии, многовековой проповеди насилия против инакомыслящих и инаковерующих. Поэтому решение социальных, экономических, культурно-религиозных проблем, стимулирующих воспроизводство террористическо-экстремистского менталитета требует длительного времени и эффективного использования финансовых средств и инфраструктур, обеспечивающих переход к диалогу и достижению взаимопонимания. В идеале эти усилия призваны подвести противостоящие стороны  к готовности обсудить спорные вопросы, а не пытаться решить их путем применения насилия. К настоящему времени политика толерантности располагает миллионами сторонников общественных движений и религиозных систем, нравственно-философских теорий. В ее пользу свидетельствуют бесчисленные примеры исторического и житейского опыта, обретенного в негативных условиях разгула ненависти и насилия. Однако до сих пор эта политика толерантности лишена качества устойчиво воспроизводящейся системы, способной во всех случаях утвердить путь переговоров как единственно перспективную альтернативу насилию.

История современных международных отношений демонстрирует краткосрочный характер и весьма сомнительные преимущества любого успеха, достигнутого путем насилия. Хотя экстремисты руководствуются правилом "лучший враг – это мертвый враг", лавинообразное нарастание сопротивления на основе психологических механизмов ненависти и страсти к отмщению неумолимо ведет их к практике геноцида. После Нюрнбергского процесса 1945-46 г.г. эта практика стала преступлением против человечества в системе современного международного права. Невозможность воспользоваться плодами вооруженных побед на сколько-нибудь длительную историческую перспективу делает творцов и исполнителей геноцида изгоями мирового сообщества и, в конечном счете, подрывает устойчивость их власти. Со времен Катынской трагедии, Освенцима и Бухенвальда палачи устраивают тайные захоронения и лгут об обстоятельствах умерщвления своих жертв. Свет правдивой, всесторонней и доказательной информации  о каждом случае теории и практики геноцида - условие утверждения неотвратимости наказания за подобный образ действия. Конечно, далеко не всякий частный акт вооруженного насилия и терроризма автоматически влечет за собой проявления геноцида. Вместе с тем в условиях эскалации насилия, где наряду с мерами государственной политики насилия включаются этнические, клановые и национальные механизмы мести, неуклонно возрастает вероятность использования древнейшего сценария – сценария геноцида.

С другой стороны, популяризация правды о хрупкости существования человечества на земле включает такие сюжеты, как возможность организации крупных экологических катастроф со стороны представителей тех народов и национальных групп,  которые не располагают современной военной техникой в достаточном количестве. И тем более не имеют собственного ядерного, химического или бактериологического оружия. Существует достаточно реальная возможность кустарного изготовления примитивных, но крайне опасных образцов этого оружия экстремистами – энтузиастами отмщения; не исключается и множество  ответных реакций – от организации искусственных наводнений путем разрушения плотин – до лесных пожаров и тактики "выжженной земли", искусственного провоцирования эпидемии среди людей и животных.

Всеобъемлющая правда о катастрофических последствиях экстремистского способа действия в отношениях между государствами и народами – это вклад в борьбу с международным терроризмом и политикой интолерантности, который в состоянии внести в  решение этой проблемы современные СМИ. Разумеется, при условии, если они занимают позиции блокирования и ликвидации конфликтов вместо тактики их искусственного (и часто весьма искусного) разжигания.

Позиция защиты толерантности становится в настоящее время одним из требований нравственного кодекса профессионального журналиста. Она не имеет никакой нравственной содержательной и исторически перспективной альтернативы, кроме конечно, откровенной или скрытой ангажированности сторонниками разжигания конфликтов.

С аксиологической точки зрения позиция толерантности выступает как защита бесценного дара жизни, который человек  получает от Бога и которым не волен распоряжаться ни другой человек, ни любая социальная группа или организация, включая и государство.

Разумеется, нравственную императивность этой позиции ограничивают как практика военной деятельности, так и наличие смертной казни среди уголовных наказаний ряда государств, применение вооруженной силы при возникновении бунтов и беспорядков, угрожающих общественному спокойствию  и государственной безопасности.

Маловероятно, что в ближайшее время императив толерантности возобладает над традиционными практиками. Но его постепенное утверждение в общественном сознании призвано сократить зоны насилия. Конечно, при условии, если принцип толерантности из декларации должного и желательного начнет превращаться в принцип государственной и международной политики. Если его применение будет обеспечено необходимыми ресурсами и организационными средствами, последовательно уменьшающими на Земле число голодных и обездоленных, сокращающих количество социально и политически незащищенных, страдающих от воспроизводства несправедливости и не имеющих возможности прибегать к цивилизованным средствам удовлетворения своих нужд.

Таким образом, аксиологическая эффективность принципа толерантности предполагает существенные усилия государственной и  международной деятельности, направленной на улучшения экономического, социального и культурного благосостояния всего человечества и, прежде всего, тех его составных частей и звеньев, где давно зреют очаги рассовой, межнациональной и межконфессиональной напряженности.

Среди профессиональных дипломатов и преподавателей МГИМО и Дипломатической академии разговоры о необходимости толерантности - нечто вроде формулы кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно!»; ведь толерантность в этой среде - вещь достаточно сама собой разумеющаяся.

Думается, что «нетолерантный дипломат» - это профессионально непригодный дипломат. Толерантность является в данном случае профессиональной добродетелью, особенно в тех условиях, когда приходится работать в иноязычной и инокультурной среде, где тебя окружают спецслужбы государства, на территории которого дипломат проводит свою работу и люди, часто не разделяющие принципов государственной политики, которую проводит дипломатический представитель в стране аккредитования. 

Однако, дипломаты бывают намеренно нетолерантными (не по складу характера или в силу невоспитанности), - а просто-напросто следуя инструкциям центра. Соответствующее министерство иностранных дел предписывает: предпринять демарш, демонстрирующий нетерпимость в отношении поведения той или иной  страны; готовность к силовым приемам и «решительным мерам». Решимость такого рода всегда связана с недвусмысленным обозначением того, что «терпению придет конец». Все это хорошо известно из дипломатической практики.

Точнее было бы сказать, что импульсы толерантного поведения для дипломатов, работающих за границей, задают высшие государственные деятели. По мерке толерантности поведения этих деятелей выстраивается поведение всех соответствующих дипломатических служб, - если, понятно, их работа достаточно хорошо отлажена.

Несколько примеров толерантности, заданной подобными управленческими импульсами. Думаю, многие знают, что в 1941 году гитлеровское правительство в Дании издало инструкцию, предписывавшую всем евреям носить желтые звезды. В час своей обычной прогулки королевская чета оккупированной Дании вышла с желтыми звездами. Спустя 2 часа с желтыми звездами ходил весь Копенгаген. А на следующие сутки вся Дания ходила с желтыми звездами. Состоялась акция солидарности, свидетельствовавшая о неприятии антисемитизма, навязываемого стране условиями гитлеровской оккупации. Этот случай описан замечательным поэтом Наумом Коржавиным, чутко уловившим нравственные качества,  проявленные королевской четой и большинством народа Дании.

Второй пример. Ситуация 1969-1970 года, давшая импульс нашей западной политике после печальных событий в Чехословакии 1968 года. Тогдашний канцлер ФРГ Вилли Брандт приехал в Польшу и у памятника жертвам Варшавского гетто встал на колени. Говорят, что после этого отношение рядовых поляков к немцам не то что изменилось на 180 градусов (таких вещей не бывает в национальной психологии), но появился импульс благоприятного восприятия немца, вчерашнего оккупанта (с которым, кстати сказать, поляки героически дрались с 1939 года по 1944 год. Война шла жестокая, и поляки часто проявляли в ней безрассудное мужество). После символического поступка Брандта, который тут же же был транслирован СМИ,  в национальных настроениях поляков наметился поворот в  сторону толерантности .

И третий пример. Я отдаю себе отчет в том, что, когда вступает в дело большая политика, то спекуляция на особенностях этнических (включая компонент ксенофобии), религиозных особенностях (в том числе и неприятие той или иной религии) - обычное  дело. Политика - страстное занятие. И когда очень страстно желают реализовать какую-то цель, - не очень выбирают средства, оправдывая известную формулу, приписываемую, как правило, почему-то только иезуитам. Всегда при этом демонстрируется, как правило, голословно,  что «наше дело - правое» (и средства исключительно белоснежные). Так, гитлеровская Германия всегда основательно подготавливала пропагандистское объяснение очередного акта агрессии. На словах все было исключительно благопристойно и нравственно. Подчеркиваю, что здесь имели место спекуляции на элементах ксенофобии и прочих проявлениях психологии интолерантности. Напротив, пример управленческого импульса, ведущего к толерантному поведению в политике, в !968 году задал Президент Франции генерал де Голль в связи с поведением Ж.-П. Сартра. Тогда, как известно, шли студенческие волнения. Были попытки организовать поддержку их акций включением в них французских рабочих. Сартр у ворот завода «Рено» призывал к свержению французского правительства - «продажного и буржуазного». Он раздавал соответствующую гошисскую газетку, проклинал «этот режим» как преддверие фашизма и т.п. Французская полиция всегда отличалась последовательностью; поэтому соответствующее досье было заведено и уголовное преследование философа и писателя по факту призыва к свержению существующего строя чуть было не началось. Правда, у министра полиции хватило ума показать это досье генералу де Голлю. Рассказывают, что везли досье на тележке. Де Голль взял первую папку, пролистал, зевнул и сказал: «Господин Министр! Не будьте смешным! Вольтеров нынче не арестовывают». Ж.-П. Сартр продолжал призывать к свержению существующего правительства, полиция продолжала копить соответствующий материал,  не предпринимая никаких дальнейших шагов. Полагаю, что данный пример как нельзя лучше иллюстрирует возможности толерантного поведения на уровне управленческого решения. Подобным образом вполне можно было поступить (никоим образом не нарушая безопасность страны) в так называемом «деле Сахарова», - который вел себя, пожалуй, значительно более «примерно», нежели великий французский писатель.

Итак, если толерантность задана «сверху», дипломаты берут «под козырек». Существуют ли ситуации, когда они проявляют некую личную инициативу в вопросах толерантности? Видимо, да. Известно,, скажем, такое явление, как антисемитизм. Дипломат-антисемит, конечно, малоперспективен. Хотя остается вопросом, на каком общем языке договариваются дипломаты некоторых стран с представителями Организации освобождения Палестины (ООП) о поддержке антиизраильской политики и пропаганды.

Известно, что после подписания пакта «Молотов - Риббентроп» советская дипломатия выдвинула тезис о братстве «нашего» социализма и «их» национал-социализма. Да, конечно, писала тогда газета «Правда», «пути у нас разные», средства отличаются, - но сходство общих целей «сближает советский и германский народы». Т.е., по существу, на высшем государственном уровне был вынесен оправдательный вердикт людоедской фашистской идеологии (к чести советского народа - на короткий срок).

В этом же ряду стоит проблема  расового насилия. К ней дипломаты оказываются очень чуткими, вплоть до мельчайших нюансов. Несколько лет назад один южнокорейский дипломат приехал в Москву из Канберры, где прежде работал. Поскольку он учился в аспирантуре МГИМО, ему был задан прямой вопрос: «Какие общие черты отличают, с Вашей точки зрения, духовную и культурную атмосферу Москвы - от Канберры?». Он ответил (это был 1993-1994 год): «В Москве я совершенно не чувствую расизма». Ситуация в настоящее время достаточно заметно изменилась. Причин здесь много, причем не только в России, но и в целом ряде других стран.

Что касается Европы, которая является главной темой нашего обсуждения, то имеется интересный анализ, выполненный сотрудниками Института географии РАН. В переводе на русский он звучит так: «Политическая география европейских меньшинств: прошлое и будущее». Напечатан этот обзор в «Канадском журнале политической географии», том 17, №5, 1998 год. В обзорной статье наших специалистов приводится 48 сценариев развития межнациональных столкновений, которые теоретически могут иметь место в Европе в ближайшем будущем. Все сценарии, вплоть до Косово и т.п., в этом обзоре достаточно хорошо проработаны - четко, последовательно, не пропуская вариантов - как в свое время советовал в «Рассуждении о методе» великий Декарт... Вместе с тем, в том же обзоре представлены и 6 возможных вариантов развития локальных и региональных интеграционных тенденций (включая, понятно, и особый характер российско-белорусского сотрудничества).

 Хотелось бы обратить внимание еще на одну особенность расовых и религиозных проблем, имеющих сегодня место на европейском континенте. Они напрямую связаны с миграцией, которая изменяет пропорциональное соотношение большинства и меньшинства населения в ряде стран Европы, либо создает новые оттенки в отношениях меньшинств, представленных в этих странах.  Национальные меньшинства, не имея мощной экономической почвы, пытаются компенсировать отсутствие этого ресурса более четкой организацией. Причем у значительной их части  имеет место тейповая, клановая, организация (со всякого рода оттенками). Это надо учитывать в оценках ситуации и в прогнозах ее развития.

Вопрос: является ли проявлением национального недоброжелательства и дискриминации следующий пример. Хозяйственники крупного атомного института в Советском Союзе никогда не брали на ответственную материально-хозяйственную работу  коренных жителей южной республики, где размещался данный институт. Спрашивается, почему? Потому, что было известно: как только приходит на такую работу один представитель коренного населения, так сразу же он начинает «распределять» поступившее в его распоряжении государственное имущество среди членов своего клана. Подобная тейповая связка, между прочим, не имеет национального характера. Ее основа - до-национальный менталитет.

В недавней дискуссии о наркобизнесе в России было задано несколько вопросов одному из вице-губернаторов Пермской области (Пермь тоже ведь находится в Европе, в восточной ее части). Соседняя Свердловская область задыхается от наркодельцов, причем в их роли, как правило, выступают цыгане. Пермский руководитель отметил, что в их крае ситуация целиком зависит от барона: если он занимается этим криминальным бизнесом, то весь его клан будет заниматься наркотиками. Если барон занимается каким-то другим бизнесом, не связанным с наркотиками, - то и его клан уходит от этого занятия. Или - ситуация с таджиками на территории той же Пермской области. Если в области появляется один таджик, к нему обязательно приедет второй, третий и т.д. А спустя полгода обязательно обнаруживается ниточка, связанная с наркобизнесом. Поэтому, когда соответствующие органы в любой стране преследуют и изолируют наркодельцов, - не думаю, что  здесь имеет место дискриминация по национальному или расовому признаку. Преступление есть преступление, представителем какой бы нации, культуры, религиозной общины оно не совершалось.

В свете вышесказанного думается, что сегодня Европа сталкивается со структурами, к которым она за последние 200-300 лет не привыкла. Не будем говорить об окраинах, но в целом, конечно, в современной Европе размыты клановые структуры и соответственно клановое сознание. Сейчас же, за счет волн миграции, клановые структуры вновь приходят в Европу и создают огромное напряжение и целый ряд проблем.

Эти проблемы входят в число тем,  волнующих дипломатов.  Ведь задача дипломатов - давать ту информацию,  которая соответствует реальной обстановке, связанной с любым религиозным, национальным, расовым движением. Если дипломат  дает лишь ту информацию, которую желают слышать в правительстве, - он не выполняет своей профессиональной роли. Ему  периодически  пиходится давать «неприятную» информацию, даже если она рискует нарушить внешний покров благополучия; разрушать мнимый покров толерантности, за которым происходят процессы, не вмещающиеся в современное цивилизационное поле.

Разумеется, в идеале мораль дипломата должна быть общечеловеческой. Для России (опять же - в идеале) такая мораль была бы лучшим основанием государственной политики, приемлемым стержнем той концепции национальной идеи, о которой все мы мечтаем. Но, подчеркиваю, это - идеал. Реальная политика заставляет дружить с нетолерантными режимами. А если мы с ними дружим, то мы вольно или невольно находим формулы умолчания об их нетолерантном поведении, либо формы его оправдания. Такова жестокая правда современного политического мира.

Не следует делать из дипломатов полу-бесплотных ангелов. Это люди, которые выполняют установки своих правительств. И понятно, лишаются работы (а в определенных случаях платят свободой и жизнью) когда нарушают свой профессиональный долг;  не выполняют жесткую установку правительства. Забастовки дипломатов бывают, но это - крайне редкое явление. Вы знаете, что имела место забастовка нашего дипломата Панкина, который не поддержал (вместе со своим советником) ГКЧП, нарушив соответствующие инструкции МИДа. Но, как известно, «мятеж не бывает удачным - удачный мятеж зовется иначе». В случае с Панкиным решающую роль сыграла изоляция и последующий арест  членов ГКЧП. Но это, вероятно, пример редкого поворота к счастью судьбы «непослушного» дипломата.

Итак, дипломат должен, прежде всего, тщательно собирать, копить и обрабатывать информацию. Сколь бы неприятной она не была. В этом качестве дипломат приближается к «разгребателю грязи», к журналисту самого обостренного социального видения. Отличие его от последнего состоит лишь в том, что в дипломатии допускается утечка лишь той информации, которая имеет смысл в выстраивании политики. Соответственно не все выносится на страницы печати. Но отслеживать и анализировать крайне  неприятные стороны личной и общественной жизни в стране аккредитования - профессиональный долг дипломата. Это значит, что, например, приходится обниматься с теми, с кем, вообще-то, не хотелось бы этого делать; общаться с теми, с кем, казалось бы, не нужно общаться по критериям нравственной чистоплотнсти. Но если  заранее закрыть эти каналы контактов (в том числе и деликатных), - исчезают из поля зрения существенные зоны информации. Таковы дополнительные грани дипломатии, о которых стоит помнить, обсуждая проблему толерантности как профессиональной добродетели работников внешнеполитического ведомства.

 

3.     Социокультурное своеобразие категория «терпения»: светские и религиозные особенности

Понятие «терпение» скрывает многоплановое и многозначное общественное содержание. Оно проявляется в формах пассивного социального поведения, обусловленных равнодушием к судьбам общества, группы, близких людей и к итогам собственной жизни. Исторически сложилась и многообразно дает о себе знать готовность к повседневным жертвам ради достижения вполне конкретной и реальной цели. Для традиционных обществ и наследников их психологии типичны позиции «отсроченного» вознаграждения; их диапазон – от согласия «затянуть пояса» на десятилетия до ожидания загробной компенсации ценой беспрерывных земных мук и страданий. Нередко встречается осознание безысходности положении обездоленных. Затишья перед разрушительными социальными взрывами – знаки пределов бесчисленных компромиссов долготерпеливых народов…

         Анализ этих состояний социальной психологии имеет не только историко-академический, но и живой практический интерес. Обращаясь к таким оценочным понятиям как «пассивность», «привычка», «готовность довольствоваться малым», «смирение» исследователи достаточно обстоятельно описывает состояния, но лишены оснований предложить обоснованные прогнозы среднесрочного и долгосрочного характера; да и краткосрочные прогнозы часто не схватывают грани «перелома» в появлении качественно новых состояний общества. В поведении буддиста, индуиста, иудея, христианина, мусульманина терпеливое отношение к жизненным испытаниям всегда оценивалось религиозными авторитетами как, по крайней мере, ипостась религиозной добродетели, если не вся ее полнота. Отсюда многоуровневая критика готовности верующих терпеть и страдать, звучавшая веками из уст сторонников общественных преобразований. Последние забывали, однако, в своей полемической запальчивости, что фундаментальные общественные преобразования столетиями и тысячелетиями совершались усилиями людей, разделявших религиозные убеждения и, тем не менее, проявлявших завидное упорство в осуществлении перемен. Между тем секуляризация как способ мотивации необходимости внерелигиозной активности общественных групп и отдельных людей ставит под подозрение любые формы терпения, связывая их с уходящей (как казалось, навсегда) религиозной традицией. Секуляризация подготовила  - в качестве своего крайнего проявления – психологию радикального революционализма и вынуждена разделить историческую ответственность за его способ мыслить и действовать.

В российском «радикалитете» еще до революции встречалось стремление прославиться любой ценой. Даже славою Герострата. Отсюда - исторический феномен «нетерпения», обозначенный покойным писателем Ю.Трифоновым. Авантюризм и нетерпимость отличали практику советской власти с первых дней ее существования. Проекты немедленной победы социалистической революции в мировом масштабе, ускоренное строительство социализма (превратившееся в беспрецедентное насилие над жизнями десятков миллионов людей), хрущевское «Мы вас закопаем», брежневские авантюры в Чехословакии, Афганистане и во многих других точках планеты, форсированный курс утверждения рыночной экономики и немедленной конверсии военной промышленности, повлекший массовую безработицу и т.д.

В  дипломатии  терпение,  как  известно,  одна  из профессиональных добродетелей. Но тогда высшее руководство ориентировано на ускорение в реализации тех или иных амбициозных  проектов,  дипломаты  склонны  имитировать «ускорение» результатов своей деятельности. Отсюда - одна из причин политико-дипломатической фальсификации объективных тенденций  международной  жизни.  Наследие  авантюризма сказывается в современной России по многим направлениям: Чечня и ваучеризация, финансовые «пирамиды» и обещания сделать XXI век «веком России»... Его психология подпитывается легковерием, страстным  желанием  изменений  к  лучшему  на  фоне продолжающегося кризиса, снижением общей (прежде всего, гуманитарной)   культуры   и   появлением   целого   слоя профессиональных Остапов Бендеров практически во всех слоях и социальных нишах постсоветской России.

Импульс «нетерпения» несовместим с глубинными основами социумной организации, не соответствует ее объективным характеристикам. Альтернатива этому импульсу - дихотомическая позиция «терпения». Как известно, классическая и современная христианская литература уделила терпению большое внимание. При этом различалось «терпение» и «долготерпение». Аллегория последнего - женщина, горюющая над убитым младенцем.  «Долготерпение» включало разнообразные формы принятия страданий... «Время приспения славно страдать»; «благими страданиями подобает идти в Царствие Небесное». Разграничение терпения и страдания, устранение момента мазохистского наслаждения страданием - одно из важных достижений европейских секуляризационных процессов.

На практике страдание и терпение нередко образуют относительно целостный комплекс.

Уменьшения страдания (с секулярной точки зрения) - вот смысл развития терпения как в данный момент, так и на длительную историческую перспективу.

Смирение или сопротивление страданию? Такая альтернатива имеет место в религиозном сознании. В том числе и в православном. Задача терпения в секуляризированной форме - вынужденно подчиняясь страданию в данный момент, - не повторить его в будущем. Преодолеть, победить в его установленных, выявленных проявлениях (когда известны его условия и причины). Тем самым деятельность в ближайшей перспективе призвана обеспечить создание надежных условий сокращения «сектора» страдания в предвидимом будущего. Отсюда активный, направленный характер категории терпения в обосновании духовно-действенных принципов политики.

Хотя «терпение» и «терпеливость» - однокоренные понятия, между ними есть существенное различие. Терпеливость ближе к пассивности, соглашательству и, в определенных случаях, - к конформности. Она связана теснее со стремлением вынести любые мыслимые испытания и выжить в них. Терпение же предполагает готовность к последовательной реализации заранее составленных программ, способность к маневренности в перегруппировке сил и средств, в «выстраивании» гибких цепочек соотношения интересов, потребностей и возможностей. Оно включает предварение и сопровождение   деятельности   глубокой   интеллектуально-психологический работой личности, направленной на оптимальное осознание возможностей как социума в целом, так и его составных частей, степени «затратности» (по всем азимутам) тех или иных вариантов существующих структурных отношений целого и их трансформации. Одним словом, анализ всего многообразия в постановке и достижениях целей и нравственную готовность к маневрированию   средствами   ради   крупномасштабных   и аксиологически-значимых задач.

Терпение в общественной деятельности суть сознание повседневной ответственности и готовность к преодолению возникающих трудностей, к максимальному напряжению воли, сил, к духовному подъему в условиях тяжелых ситуаций. Терпение предполагает, во-первых, сосредоточение всех ресурсов для решения долгосрочных и многоэтапных задач, требующих правильного распределения внимания и усилий в соответствии с тем или иным этапом деятельности. Во-вторых, оно подразумевает длительную подготовительную   и   организационную   работу.   Создание политических и иных структур, способных обеспечить на решающих направлениях адекватные усилия для достижения поставленной конечной цели. В-третьих, - своевременную оценку просчетов в реализации конкретного этапа планов и ее обоснованную корректировку. Наконец, терпение ведет к осознанию того, что сложность решаемых задач часто не означает немедленных материальных дивидендов и других форм компенсации затраченных усилий. «Плоды должны созреть». При терпении вознаграждение -при обеспечении элементарных условий деятельности - сводится к тому, что люди честно, с полной отдачей сил выполняют свой долг и не надеются на немедленную реализацию всех возможных последствий затрачиваемых ими усилий. Эффект «отсроченного вознаграждения» взаимодействует с психологией терпения. Важно, вместе с тем, разделять их. «Перенесение» вознаграждения в неопределенное будущее влечет за собой истощение нравственно-психологического потенциала. Поэтому оно опасно. Тем более, что в кризисной ситуации России есть охотники вновь обмануть ожидания народа.

В современных сложных условиях многополюсного социума (как российского,  так и международного) терпение  по необходимости сочетается с терпимостью (толерантностью) ко многим проявлениям инакомыслия (и инакодействия). Понятно, что пределы последнего определяют историко-культурные традиции и обычаи (включая религиозные), взаимодействие законов (в том числе и международного права) с правосознанием населения тех или иных государств, готовность политиков идти на компромиссы либо на конфронтацию. Вместе с тем и здесь установка на терпение способствует эффективности  противовесов  попыткам искусственного социумного «ускорения» во всех, практически, сферах: от взаимоотношений с природой до воспитания подрастающего поколения.

         В условиях длительного, эволюционно развертывающегося общественного развития, когда в стране обнаружилась дефицитность современных информационных, организационных и психологических ресурсов, а также собственных технологий, соответствующих требованиям XXI столетия, систематическое и современное поощрение созидающих терпеливых становится влиятельным инструментом государственной политики и идеологии. Просматривается диапазон его взаимодействия с религиозными конфессиями, исторически связанными с судьбами страны. Однако эффективность этого инструмента прямо определяется тем, насколько последовательно будут закрепляться и получать перспективу повседневные достижения десятков миллионов терпеливых россиян.

4. Аксиологические аспекты взаимодействия религии и дипломатии: значение толерантности

         Аксиология является предельно широким метаподходом к миру разнообразных, прежде всего, онтологических, гносеологических и операциональных ценностей1 и к построениям, воздвигаемым на основе их сочетания. Необходимость использования ее категорий вызвана в современной жизни России рядом взаимосвязанных тенденций.

         Во-первых, очевидна разбалансированность ценностных ориентиров в общественном сознании страны в силу поляризации экономических, культурных и бытовых условий социальных групп. (Так, разность показателей качества жизни между относительно благополучными регионами и регионами социального бедствиях доходит до соотношения 40:1). Во-вторых, до критического уровня поднялась волна процессов, которые Э.Дюркгейм еще в конце XIX в. описал как феномен социальной аномии. В-третьих, существует настоятельная потребность в программе последовательных шагов, сконцентрированных вокруг единого смыслового центра и призванных - ценой упорной деятельности, пронизанной надеждой и освященной верой в процветание Родины - вывести народ страны на путь процветания, достойный его бесчисленных жертв и прекрасных духовных качеств, многократно проявленных в годы тяжких испытаний и в столетия поистине титанического труда. Социальная доктрина Русской православной церкви стала тем "светом в конце тоннеля", который зовет всех, кому дорого благополучие Родины. Ее приоритеты определяют контуры сотрудничества православного народа России с последователями традиционных для страны конфессий и всех патриотов, стремящихся к процветанию Отечества, к укреплению его авторитета и поддержанию высокого достоинства среди его многочисленных зарубежных партнеров.

         Среди важнейших структур аксиологии одну из ключевых позиций занимает вера.             Хотя заявленная тема имеет, прежде всего, прикладной и специализированный характер, ее обсуждение предполагает ряд исходных теоретических предпосылок. Часть из них - достаточно общие методологические идеи. Так, в анализе проблемы веры уместно выделить социально-психологический и индивидуально-психологический аспекты. Их взаимодействие определяется закономерностями взаимовлияния индивидуального и общественного сознания, в котором превалируют состояния индивидов. В типологии этих состояний можно выделить ряд более или менее устойчивых признаков, вытекающих из различных проявлений веры в обществе.

         В мире психологических феноменов вера представляет собой, с одной стороны, многоуровневое образование, отличающееся высокой степенью автономности и устойчивости. С другой стороны, вера всегда - мощный импульс к деятельности. «Вера без дел мертва», «Вера горами движет», - сентенции подобного рода представлены в разнообразных национальных культурах как определенные грани самосознания личности, группы и общества в целом. В них выделен огромный креативный потенциал как основная особенность состояния веры.

Соединение в едином порыве усилий многих и многих тысяч людей создает особые проблемы для общества. Крайне важно знать, какие поистине тектонические сдвиги производят в социуме мощные порывы веры. Будут ли эти порывы благоприятны для последующих поколений? Или они дополнительно осложнят их и без того сложное положение в ХХ1 веке? Носят они деструктивный характер или же создают новую, более гармоничную - по сравнению с прошлым - структуру общественных связей и отношений? Укрепляют, развивают, совершенствуют ли эти порывы перспективные стороны общественной жизни?

         Выделенные критерии оценки последствий деятельности, в основе которой присутствует вера, относятся к политике и к науке, к реформам нравственности и религии, искусства и семейно-бытовых отношений. Во всех названных сферах импульс веры, реализуемый в качестве доминанты психологической ориентации и поведения личности, является существенной компонентой последовательной деятельности, устремленной в будущее, т.е. в состояние, отличающееся принципиальной неопределенностью, неизвестностью (в отличие от прожитого прошлого и переживаемого настоящего). Вера способствует стабилизации среднесрочных и долгосрочных ожиданий; разделяемая большими группами людей, она часто повышает вероятность реализации некоторых черт предсказанного будущего. В этом проявляется, в частности, описанный социологами и футурологами «эффект Эдипа» (который не следует путать с «эдиповым комплексом»). «Эффект Эдипа» широко используется в разнообразных управленческих технологиях, в «пиаровских» моделях манипулирования общественным сознанием и т.д. Политические возможности этих средств хорошо известны и учитываются дипломатами при анализе внутренних ситуаций в разных странах и при построении моделей взаимодействия между странами и союзами стран.

         Последовательно действенный характер имеет, как правило, вера личностей, устойчивых в социальном, культурном и психологическом отношениях. Маргиналы всех мастей отличаются, напротив, переходом от надежды к отчаянию, от безысходности неверия к страстным ожиданиям немедленных и коренных изменений всего и вся.

         В Росси, как и в ряде зарубежных стран, (Латинской Америки, Ближнего Востока, Африки) ожидание мановения «сильной руки» нередко объединяет в едином порыве крайне разнородные социальные элементы и группы. В результате авантюристы могут сравнительно легко получить доступ к рычагам общегосударственной политики. Политический аналитик (в том числе и дипломат) не имеет права забывать, что в утверждении имиджа подобных людей в общественном сознании заметную роль, как правило, играют страстные ожидания лучшего как разновидность политического мессианизма.

            Ущербный характер маргинального сознания проявляется и в обращении его к вере как своего рода убежищу, позволяющему внутренне «эмигрировать», укрыться от конкретных властных требований текущих экономических, социо-культурных, нравственно-психологических и элементарных (но от этого отнюдь не менее принудительных) бытовых ситуаций. «Бегство» от действительности, если оно принимает массовый характер, также становится существенным фактором в отношениях политического противоборства и политических компромиссов.

Наконец, в повседневной жизни людей часто встречается состояние надежды на мистику чуда вопреки неумолимым тенденциям объективной реальности. В своей книге «Бодался теленок с дубом» А.И. Солженицын описал сходное собственное  состояние как мощное противостояние смертельной болезни: неужели Бог позволит ему уйти из жизни и унести с собой в могилу показания уже безгласных свидетелей правды о сталинских лагерях? Невозможность писателя поверить в необходимость смертельного исхода способствовала, как он считает, исцелению и последующей более чем сорокалетней работе.

При столь разнообразных массовых проявлениях, состояние веры отличается чрезвычайной интимностью, - при его зарождении, трансформациях и время от времени возникающих кризисах, иногда ведущих к его умиранию (к переходу в безверие). В анализе индивидуальных особенностей этого состояния логические построения предлагают лишь относительные, изначально конвенциональные заключения. Более плодотворные результаты дает эмпатия, вчувствование в состояние верующего человека.

В этом - одно из различий между религиозной верой, немыслимой без личной окраски, и дипломатической работой, где личные проявления призваны усиливать, благоприятно оттенять основные государственные внешнеполитические установки. «На выходе» любые дипломатические мероприятия неизбежно получают публичные проявления, в тени которых исчезают первоначально неизбежные различия индивидуальных подходов и замыслов. Данному эффекту в немалой степени способствует и дипломатическая дисциплина, предполагающая особый тип сдержанности личных проявлений (если инструкции МИДа не требуют обратного).

Как сопряжены внешние проявления интимного состояние религиозной веры и публичная деятельность дипломата, осуществляющего специализированную разновидность политики?

Прежде всего, политики склоны пользоваться массовыми «выбросами» религиозной веры в своих многоходовых комбинациях и расчетах под влиянием логики противостояние и противоборства. Последняя резко сокращает возможности политического бытия тех, кто игнорирует потенциал массового религиозного сознания. Не случайно И.В. Сталин использовал элементы православной лексики в своем обращении по радио 3 июля 1941 г., т.е. на 12-ый день Великой Отечественной войны; а в сентябре 1943 г. предпринял ряд шагов к нормализации государственно-церковных отношений, начав с разрешения созыва Поместного Собора Русской Православной Церкви, избравшего Патриархом митрополита Сергия.

Необходимо иметь в виду, что далеко не все политики в своей деятельности следуют общесоциумным интересам; часть из них преследует частно-групповые цели, лоббирует интересы зарубежных сил, руководствуется сугубо эгоистическими расчетами. Об этом уместно напомнить всем верующим людям и руководителям религиозных организаций, вступающим в те или иные формы взаимодействия с профессиональными политиками. Иначе они рискуют быть втянутыми в различные политические комбинации по недомыслию, недальновидности и вопреки собственным надеждам и принципам исповедуемой ими веры. Не секрет, что наиболее часто невольными участниками политических игр подобного профиля оказываются неофиты, прозелиты и религиозные фанатики.

Возникает вопрос: насколько совместимы личная религиозная убежденность, т.е. активное исповедание той или иной религии, с профессиональной деятельностью дипломата, т.е. политика особо утонченного, можно сказать, микрохирургического, профиля? Понятно, что успеху его работы противопоказаны любые проявления неофитства, прозелитизма и фанатизма (если их не инициируют последние по времени служебные указания или развернутые планы МИДа).

Устойчивой особенностью религиозного сознания, а значит, и религиозной веры, является тесная, как правило, их связь с догматико-обрядовыми, философско-богословскими и даже бытовыми традициями конкретных конфессий. Авторитеты и священноначалие религиозных организаций довольно настойчиво утверждает необходимость строгого соблюдения соответствующих обрядов (пост, исповедь, причастие в православии и католицизме и т.д.). Как известно, на протяжении столетий эта практика способствовала контролю за поведением верующих и выявлению различных вероотступников, религиозных диссидентов. Она не потеряла своего значения и в настоящее время, позволяя уверенно манипулировать паствой.

Для политиков и дипломатов такой поликонфессиональной страны, какой является Россия, представляет определенную сложность публичная демонстрация своих религиозных убеждений в иноконфессиональной среде. И если она - православная, то, скорее всего, воспримет, по крайней мере, холодно политика и дипломата, совершающего мусульманский намаз. Даже осенение себя крестом католика во время молитвы вызовет у православной паствы реакцию отчужденности, связанной с последовательностью крестообразных движений. Экзотичность буддийской и индуистской молитвы, скорее всего, пробудит ассоциации, акцентирующие ту дистанцию, которая исторически и культурно существует между христианами и последователями этих религий. Еще более сложные чувства вызовут у мусульман Ближнего Востока молящиеся дипломаты и политики Израиля, а у английских протестантов - церемонии ирландских католиков. Особенно, если они связаны с памятью о многочисленных трагических событиях в Северной Ирландии.

Межнациональные противоречия, сепаратистские движения и конфликты на этнонациональной почве сопровождаются, как правило, заметной активизацией религиозного сознания и деятельности. Последняя далеко не всегда способствует смягчению существующих разногласий, спокойному, обстоятельному и терпеливому диалогу представителей различных религиозных культур, так или иначе соотносящихся с «горячими точками» или зонами конфликтов. Демонстрация в этих условиях исключительно плодотворного характера собственных религиозных убеждений и эмоциональная глухота к состоянию оппонентов, являющихся последователями других религий, способны осложнить и без того напряженные отношения в ситуациях, отмеченных явными или имплицитными конфликтами. Одним словом, политики и дипломаты вынуждены постоянно отдавать себе отчет в том, какую реакцию способна вызвать публичная демонстрация ими своих религиозных убеждений. При этом непременным условием плодотворности их многоплановой работы остается проявление - в разнообразных формах - уважительного отношения к тем верованиям, которые разделяют их партнеры на международной арене.

При долгосрочном планировании внешнеполитической деятельности нельзя не учитывать одно из соображений О. Бисмарка. «Железный канцлер» кайзеровской Германии говорил, что политик в своих усилиях подобен лесоводу: в полной мере их результаты увидят лишь его политические наследники в третьем поколении. Правота этого суждения частично сохранилась и до наших дней, несмотря на стремительное ускорение  темпов общественного развития и  международной жизни. Так, к нашим дням из ялтинско-потсдамских соглашений выросли ООН с ее системой специализированных структур, Международный суд в Гааге и Международный уголовный суд, Европейский союз, Всемирная торговая организация. Прямым следствие суровых, но справедливых решений Нюрнбергского трибунала стала та осторожность и изворотливость, которую проявляют политики фашистского и экстремистско-террористического толка в своей проповеди расизма, антисемитизма и геноцида:  призрак позорной петли нередко заставляет их прибегать к формуле умолчания и эвфемизмам при изложении аморальной политической стратегии и тактики.

Дипломаты не могут не задумываться над тем, что останется грядущим поколениям в результате их текущей деятельности, отвечающей быстро сменяющим друг друга ситуациям современности. Понятно, что чаще и более глубоко задумываются те,  кто больше свободен от разнообразных эгоистических соображений, карьеры, материального успеха и всепоглощающей заботы о благополучии и процветании собственной семьи. Основательное и всесторонне усвоение людьми этого типа общекультурных ценностей (нравственных, философских и религиозных), вера в реализацию норм и принципов общественной жизни, вытекающих из их смысла, сущности и содержания, задает смысложизненной деятельности установки и «планки» общесоциумного значения. За сиюминутными усилиями, обусловленными текущими международными и внутренними политическими ситуациями, присутствует эстафета, которую примут освоившие эти ценности политики второго и третьего поколения.

Размышления о вечности, широко представленные в философской и религиозной сферах культуры, способствуют отбору и планированию мероприятий, способных, пусть в трансформированном виде, удержаться в потоке исторического времени и оказать свое воздействие на ход будущих событий. Как известно, такое воздействие не всегда однозначно.

В поэме А.А. Вознесенского «Оза», написанной еще в первой половине 60-ых годов ХХ века, есть политическая пародия: «Если земной шар разрезать на две половинки, а затем одну из них вдвинуть в другую, то, конечно, половина человечества погибнет. Но зато другая познает радость эксперимента!». Хотя непосредственным объектом этой пародии стали известные суждения Мао Цзедуна о конечной победе социализма в результате третьей мировой войны, косвенно она задевает любые социально-политические эксперименты над жизнью и благополучием человечества.

Дипломат-гуманист не может, по определению, участвовать в планировании и реализации людоедской политической практики. Подать в отставку в знак несогласия с нею, - самый минимальный шаг протеста против бесчеловечных замыслов. И чем выше его статус, тем больше разнообразных возможностей открывается перед ним, чтобы саботировать антигуманные замыслы политического руководства как собственной страны, так и государств, выступающих в роли дипломатических партнеров его отечества.

Любовь к человечеству как любовь к живым людям, - критерий состоятельности гуманистических убеждений и следования сущности вероучения мировых и сколько-нибудь развитых национальных религий. В противном случае мы имеем пример психологии одного из отрицательных героев солженицынского «Ракового корпуса»: «Он очень любил советский народ. Но не любил население».

         В настоящее время, параллельно процессам секуляризации, во всем мире заметно расширяется участие представителей и лидеров конфессий в международном сотрудничестве и во внешнеполитических актах. Это связано не только с сохранением явного или скрытого теократического статуса отдельных государств (Ватикан, Иран, Саудовская Аравия), но и с заметной активизацией деятельности религиозных организаций. Следствием является как консолидация в некоторых из них христианских (Ливан), индуистских и буддистских общин (Индия);  последние, как известно, представлены в политической жизни как этой страны, так и ее ближайшего соседа - Республики Шри Ланка. Параллельно происходит инспирирование идеологии и экстремистской деятельности разнообразных течений, выступающих за "чистоту" и обновление ислама в тех странах, где его последователи составляют религиозное меньшинство; тема защиты прав этого меньшинства стала рефреном в выступлениях исламских активистов в тех странах Западной Европы, где в последние десятилетия расширяется поток иммигрантов-мусульман с Ближнего Востока и из стран Северной Африки. В израильско-палестинском конфликте, ставшем головной болью всех стран, где имеются еврейские и арабо-мусульманские диаспоры и чьи интересы связаны с ближневосточным стратегическим, энергетическим и транспортным узлом, присутствует компонента религиозной мотивации ожесточенного противостояния. Все это выводит проблему присутствия религии во внутренней и мировой политике на свет обстоятельного теоретического анализа, от которого ожидают практически значимых выводов и рекомендаций.

Сопоставим наиболее заметные черты сходства и различий религии и дипломатии, имея в виду, что дипломатия была и остается наиболее специализированной, многоуровневой, и - в своих внешних проявлениях - часто амбивалентной частью политического процесса, отличаясь сочетанием многоходовых и ажурных комбинаций с резкими демаршами и заявлениями, призванными произвести ошеломляющее впечатление на объект непосредственного своего воздействия, а нередко и на мировую общественность.

Известен глубокоэшелонировано закрытый характер конечных замыслов и тайный расчетов дипломатов; дипломатические секреты были и остаются одними из самых охраняемых в государстве, ибо прямо связаны со стратегическими планами его руководителей. Отсюда - бросающийся в глаза элитаризм дипломатии: блеск внешней стороны - приемов, раутов, саммитов и кропотливая работа отточеннейших умов образованнейших специалистов. (Правда, бывает и так, что карьера дипломата определяется родственными связями, партийно-государственным статусом отторгаемого от кормила правления и отправляемого в почетную ссылку, услугами, своевременно оказанными представителю властвующей элиты, потребностью руководителя иметь за рубежом преданное и доверенное лицо и т.д. Критерии отбора часто субъективны, но основания избранности, допущенности остаются и здесь.).

 Церковно-религиозная иерархия (прежде всего, священнослужителей) включает, как правило, более  широкий круг людей, чем дипломатическая служба. Основания для отбора в нее - преданность вероучению и богослужебной практике конфессии, исключающая подозрение в наличии двойных стандартов убеждений и поведения кандидата, известный авторитет в кругу прихожан и клира, послушание священноначалию. Нарушители этих норм имеют шанс сделать духовную карьеру лишь ценой раскола конфессии либо перехода в конфессию соперничающую. Девиз российского ордена Андрея Первозванного "За веру и верность" объединяет военных, дипломатов и священнослужителей в требовании от них безусловной преданности интересам, целям и людям как государственных, так и церковно-религиозных организаций. Не случайно Данте отвел изменникам последний круг ада в своей "Божественной комедии" и выразительно описал уготованные им наказания. Государство же всегда рассматривает измену как преступление, заслуживающее не только сурового наказания, но и презрения к изменнику (и, в определенных случаях, к кругу его общения). "Истовость служения" - вот требование, предъявляемое государством к дипломату, а церкви - к священнослужителю. Истовость же включает каждодневную готовность к выполнению возложенного на них долга, последовательность деятельности, ее организованность, терпеливость, хладнокровие и разумность поведения в чрезвычайных ситуациях, которыми в избытке отмечен путь как дипломата, так и священнослужителя.

Вместе с тем, несомненны и очевидны специфические особенности религии, с одной стороны, и дипломатии, - с другой. Они заставляют говорить, в первую очередь, о глубоком различии этих двух сфер жизни и деятельности общества, проделавшего до появления дипломатии долгий путь утверждения цивилизованных форм регулирования взаимоотношений между государствами и союзами государств. Религия несравненно древнее дипломатии; ее корни уходят в эпоху становления человеческого социума.  Религиозно-нравственные стимулы еще в древности приобрели роль традиции; областью их действия стало все человечество в той мере, в какой оно вышло из состояния дикости. И в настоящее время, в первый год XXI столетия, влияние религии - прямое (через исповедание той или иной конфессии) и косвенное (через воспроизводство ее традиций в культуре) охватывает миллиарды людей на Земле. За его пределами остаются лишь новорожденные, а также впавшие во мрак отчаяния и безверия, и люди, сознательно избравшие в своем поведении атеистические ориентиры.

        Область действия дипломатии несравненно уже. Справочные издания определяют дипломатию как "принципиальную деятельность глав государств, правительств и специальных органов внешних сношений по осуществлению целей и задач внешней политики государства, а также по защите прав и интересов государства за границей"1.

         Справедливости ради уместно отметить, что бывает дипломатия, подготавливающая войны, и дипломатия, имеющая своей сверхзадачей избежать сползание отношений государств за ту грань, когда война может стать или становится неизбежной между ними. Но во всех случаях непосредственно в распоряжении дипломатии находятся только мирные средства деятельности2 (с использованием или неиспользованием угрозы применения военной силы - другое дело). Справедливости ради следует напомнить, что за XX век в вооруженных конфликтах погибло, по разным подсчетам, от 140 до 150 млн. человек. Это в несколько раз больше, чем за всю предыдущую мировую историю3. Если в период с конца XIX в. до 1914 г. случалось в среднем два вооруженных конфликта в год, а за двадцать лет - [1]1919-1939 - четыре, то за время 1945-1990 гг. интенсивность конфликтов увеличилась в среднем до 7,5-8;  с 1990 по 1997 годы происходило ежегодно по 33-37 вооруженных столкновений4. Уместно задать вопрос: Какова мера деятельных усилий (или намеренной бездеятельности) дипломатов в нарастании этой кровавой вакханалии? Снимается ли с них ответственность из-за невозможности оперировать конкретной статистикой их закулисного соучастия в формировании истоков хотя бы части из этих конфликтов? Из-за поощрения (исподволь или явно) подобных конфликтов официальными зарубежными представителями?  Пацифистский потенциал, присутствующий во всех мировых и во многих национальных религиях, в определенных случаях используется для целей предотвращения или локализации как самих вооруженных конфликтов, так и усиливающиеся тенденции сползания к ним. Совесть политика, в том числе и совесть  политика-дипломата может проявиться в разнообразных формах: предоставления дополнительной информации о нарастании опасности войны, осторожных предупреждениях своему руководству и всему кругу соучастников коллизии, прямой критики последствий тех или иных действий своего правительства по каналам закрытой дипломатической связи, наконец, в требовании своей отставки с занимаемого поста в силу несогласия с общим политическим курсом. Здесь  проглядывает достаточно сложный аспект: последствия влияния нравственного ригоризма политика на судьбу отстаиваемых им политических принципов (и основанной на них программе), которые не являются самоцелью, но идеальной основой деятельности довольно большой группы людей, партии, движения, массовой организации и т.д. А.И. Солженицын в своем произведении "Красное колесо" рассматривает особенность поведения Д. Шипова - одного из основателей движения "17 октября" ("октябристов") и его готовность к самоотводам в случае несогласия с политическими партнерами по его - Шипова - нравственно-религиозым основаниям. Подобная позиция таит в себе риск самоизоляции в силу утраты значительных групп тактических сторонников. "Осуществимо ли последовательно нравственное действие в истории?" - спрашивает в этой связи А.И. Солженицын)1.

         Какова должна быть нравственная зрелость общества, способная признать конечную правоту общесоциальных нравственных установок? До сих пор даже в странах с устойчивыми демократическими традициями множество соглашений и компромиссов достигается на основе баланса эгоистических интересов и сил. Высшее понимание общечеловеческих задач, "дружелюбная уступчивость" (А.И. Солженицын) нередкоупоминаются, но лишь вербально, т.е. не становятся импульсом сколько-нибудь последовательной деятельности. Вместе с тем даже незаметные, на первый взгляд, отступления от нравственной линии неумолимо деформируют реальное движение политики (эффект девиации от первоначальных намерений). За политиками, у которых на первом плане сохраняется доминанта исходных нравственных принципов, симпатизирующее им окружение охотно признает статус святости, идейного знамени. Это относится не только к М. Ганди и Н. Манделе, но и к А.Д. Сахарову и С.А. Ковалеву. Но обычно прибавляют, что они лишены практичности, динамичности, умения держать свои высказывания и действия в поле политических расчетов, сочетающих гетерогенные факторы и полярно ориентированные тенденции, т.е. одномерны в своих психолого-политическитх параметрах. Поэтому их легко спровоцировать противникам, которые способны заблаговременно предсказывать очередные шаги деятелей подобного склада. Приводится и упрек, что деятелям этого плана часто хорошо говорят, но ничего не делают, и даже не способны действовать. Особенно в ситуациях тяжелой личной и исторической ответственности за последствия сделанного. Напротив, реально действующих политиков - даже крупного   исторического  масштаба - (скажем,   таких   как   П.А. Столыпин) сторонники высоконравственного обоснования государственной деятельности упрекают в существенных отступлениях от первоначально декларированных программ и принципов, в ограниченности кругозора и мировоззрения, в непрерывном маневрировании в конкретных ситуациях и, как следствие, в утрате общесоциумной перспективы и нравственной основательности и состоятельности. Часто эти обвинения дополняются упоминанием о самоуверенности, бонапартистских наклонностях, использовании закулисных интриг, личных связей и обстоятельств в ущерб интересам страны.1

         Нетрудно заметить, что среди дипломатов сравнительно редко встречаются представители политиков первого типа. Сказывается достаточно жесткий отбор иерархизированной служебной системы, чуждой как нравственному романтизму, так и непрагматическим мотивам деятельности. Тем не менее на высоких дипломатических постах оказывались опальные политики, представители мира художественной культуры и науки, яркие общественные деятели, отличавшиеся особенностями, отмеченными писателем. Несравнимо более часто среди дипломатов встречаются люди второго типа. В ряде случаев им нельзя отказать в глубоких моральных качествах и убеждениях. Иногда следование им мотивируется исполнением религиозно- нравственного долга и бескорыстного патриотического служения.

         В ходе исторического развития дипломатии появились сложности в осуществлении отбора на дипломатическую службу в соответствии с реальным наличием у людей (а не простым декларированием) высоконравственных качеств. Как известно, конкретные дипломатические акты осуществляют лица, имеющие определенные и четко очерченные государственные полномочия. Правда, круг людей, включенных в дипломатическую деятельность, заметно расширяется; во-первых, за счет "народной дипломатии" и различных иерархических "акторов" (действующих, как правило, скоординировано по планам либо правительств, либо оппозиционных сил  и формирований). Во-вторых, за счет служащих всех рангов - дипломатических ведомств и парадипломатических структур, осуществляющих информационно-аналитическую и организационно-подготовительную работу для обеспечения конкретных дипломатических шагов. В-третьих, внешнеэкономическая деятельность, поддержание международных научных, межконфессиональных,  культурных, спортивных и т.д. связей также увеличивает круг людей, сопричастных внешнеполитическим процессам и, одновременно, усиливают потребность скоординированности их деятельности в государственных интересах.

         Проще всего было бы обозначить духовные стержни всей многоплановой дипломатической деятельности в следовании ее соучастников строгим требованиям и нормам религиозной морали. Но в условиях секуляризации, захватившей ряд европейских стран и северную часть американского континента, такое предположение выглядит, по меньшей мере, нереалистичным. Кроме того, религиозная мораль конкретных обществ всегда имеет конфессиональные проявления; акцентирование значения последних типично для поликонфессиональных обществ, в том числе имеющих доминирующие религии и религиозные меньшинства. В оптимальном варианте утверждение, что политик и дипломат должны следовать религиозным нормам воспроизводит - в модифицированном виде - идею категорического императива И. Канта: дипломатия, не ориентированная на высокую "планку "религиозного идеала, содержит в себе, - даже при благородстве намерений создателей и реализаторов ее замыслов, - угрозу безнравственной политики. Но любые клятвы с использованием религиозных символов никогда, как свидетельствует история, сами по себе не удерживали политиков от клятвопреступлений. А "декларации о намерениях" более чем часто оставались пустой риторикой, призванной усыпить бдительность оппонентов и общественного мнения. Поэтому, на мой взгляд, было бы слишком прямолинейно выводить из внешних проявлений религиозной мотивации политики заключение о его подлинной нравственной серьезности. Последняя определяется, в конечном случае, совестью, т.е. категорией, лишь опосредованным и сложным путем участвующей в политико-дипломатической деятельности. Если бы совесть получила возможность прямой реализации в политике, последняя совпала бы с моралью. Этого, однако, не было в прошлом. Да и в будущем о таком совпадении можно говорить как о "точке Омега" - достижении ноосферного единства божественного и человеческого усилиями отдаленных будущих поколений.

         Каковы же факторы косвенного воздействия религии на дипломатию? Прежде всего, отметим возможности всестороннего постижения духовного состояния и, в известных пределах, потенциала верующего человека, которыми располагают священнослужители, сопровождающие его жизнь от колыбели до могилы и оказывающие влияние на ее решающие события. Наставник-духовник настолько глубоко проникает в душу прихожанина (члена общины), что для него не составляет труда определить не только явные, но и скрытые от чужих глаз мотивы его поведения. Отсюда исключительные возможности духовенства в определении особой категории, часто встречающейся сегодня в ситуации социальной аномии: поистине генетически безжалостных людей. Последним - место среди профессиональных убийц; им, по определению, нельзя доверять сколько-нибудь серьезные программы общественного созидания и обновления (хотя среди них встречаются достаточно образованные неглупые особи, способные к функционированию в разнообразных ситуациях). Общественное мнение, организованное с участием религиозных авторитетов и направленное на оттеснение людей этого типа от политики и дипломатии, может, в отдельных случаях, ошибаться. Но его осторожность вполне оправдана и целесообразна: хладнокровный убийца, получивший доступ к рычагам политики, будет действовать по рецепту, описанному поэтом А. Вознесенским в его старой поэме "Оза": "Если земной шар разрезать на две половины, и одну половину вдвинуть в другую, то, конечно, половина человечества погибнет. Зато другая узнает радость эксперимента".

Информированность священнослужителей о своих подопечных-верующих давно стала предметом особого интереса всех разведок и контрразведок мира, использующих в своих интересах тайну исповеди. Раньше это требовало, как описала Э.Л. Войнич в своем романе "Овод", прямого сотрудничества священника со спецслужбами. Сегодня бывает достаточно и технических средств, включенных у места откровенного общения.

         Историческая память, сохранившаяся у интеллигенции о подобных случаях, способствует определенной сдержанности в общении с людьми церкви наиболее высокопоставленных политических деятелей, включая и дипломатов. Невзирая на это, церкви всех конфессий,  прежде всего, в силу своего влиятельного положения в обществе, - располагают разнообразной информацией о состоянии духовной жизни и умонастроениях всех сколько-нибудь значительных слоев и групп, сохранивших религиозность, о динамике их потребностей, чаяний и интересов. Поэтому устойчивые и доверительные отношения дипломата с клиром (особенно представляющим ту конфессию, к которой принадлежит сам дипломат) могут стать основой своевременной, содержательной и часто необходимой информацией в его оценках политического, экономического и социокультурного состояния интересующей его страны, деятельности ее политиков, финансистов и бизнесменов, представителей нации, культуры и религиозной жизни. Такая информация (если, разумеется, она достоверна) дополняет другие источники в силу своего интериоризированного (духовно-внутреннего) содержания; она дает возможность читать в душах людей как в открытой книге и, в силу этой особенности, обладает немалым прогностическим значением. В сочетании с фактологическими показателями и динамикой объективных тенденций в стране или регионе она может способствовать как формулированию правильных внешнеполитических шагов, так и их своевременной корректировке.

         К числу базовых критериев успешой деятельности дипломата относится качество интеллектуального анализа долгосрочных, среднесрочных и краткосрочных ситуаций, складывающихся как в регионе - предмете его профессионального внимания, так и в стране, где он аккредитован и по которой специализировался на родине. Способность к самостоятельному, творческому и результативному анализу достигается в результате повседневного труда по сбору, классификации, сопоставлению и оценке информации. Это та часть работы, где труд дипломата ближе всего, с одной стороны, к духовным прозрениям о людях опытного исповедника (старец Амвросий в романе Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы") и к творческой лаборатории ученого, сочетающего фундаментальные законы и принципы науки с прикладными выводами и возможностями их технологического воплощения. Интеллектуальное хладнокровие, сосредоточенная отстраненность от эмоциональных пристрастий, устремленность к сути происходящего при сохранении в поле зрения динамики значимых деталей, - вот лишь некоторые из проявлений духовного состояния страстного - в глубине души - аналитика. Внимательного, внешне невозмутимого, вопрошающего факты, события и перепроверяющего на их логике людские свидетельства, часто неполные, а то и заведомо ложные или включенные в интригу дезинформации. Дипломату нужна Истина, а не правдоподобие. И в устремленности к Истине он подобен тем подвижникам - аскетикам, которые требовали последних, окончательных свидетельств. Как апостол Фома, вложивший персты в раны Спасителя.

         Как известно, объектом аналитической работы дипломата являются оценки научно-технических, информационных и культурных процессов в той мере, в какой они сказываются на экономическом, военном и политическом потенциале объектов дипломатического интереса и воздействия. Многозначные переплетения и взаимодействия, складывающиеся в данной сфере, всегда пронизаны социально-психологическим содержанием и стянуты более  или менее четкими и достаточно жесткими идеологическими формулами. Хотя политико-дипломатический анализ сегодня специализирован по областям, предметам, организациям (внешняя политика, внутренняя политика, экономика, финансы, научно-техническая деятельность, культурные инициативы и т.д.), синтез изначально гетерогенных компонент, каждая из которых подчиняется собственной логике развертывания и имеет свои тенденции восходящей (или нисходящей) динамики - обязательный и наиболее сложный аспект дипломатических оценок и заключений. Он требует не просто профессиональных знаний, но и высокой культуры мышления и конструктивного воображения, т.е. воображения, способного сосредоточиться на наиболее вероятных вариантах развертывания событий, на их определяющей внутренней логике и воспроизводить - по шкале вероятности - исчерпывающий перечень альтернатив будущего, оценивая достаточно реалистично степень возможностей реализации  выделяемых альтернативных тенденций.  При этом приходится иметь в виду, что каждая из этих альтернатив имеет жесткий, четко очерченный рисунок лишь в голове аналитика: действительность - в своем развитии - всегда богаче и многостороннее любой, самой удачно угаданной абсолютной возможности, любой теоретической схемы. К языку дипломатического аналитика предъявляются особые требования. Ошибался поэт Н.С. Гумилев, утверждая, что "все оттенки смысла умное число передает". Компьютеризированная обработка любых материалов, касающихся больших групп, масс, объемов и т.д. передает лишь общие, усредненные тенденции и не отражает неповторимый облик развертывающегося общественного процесса. Поэтому не было предугадано действительное значение многих исторических событий (включая последствие прихода к власти М.С. Горбачева и Б.Н. Ельцина). Выразить значение каждого из этих единичных, уникальных исторических  эффектов под силу лишь живому языку, опирающемуся на все богатство оттенков человеческой культуры и преломляющему их в своих лексических и синтаксическо-грамматических возможностях. М. Талейран был лишь отчасти прав, утверждая, как известно, что "язык дан дипломату для того, чтобы скрывать его мысли". Не секрет, что в дипломатической практике встречается искусство вести бессодержательную беседу, уклоняться от ответов на прямые вопросы партнеров по переговорам, подпитывать безосновательные надежды оппонентов ответами с "многозначительными намеками на содержание выведенного яйца" (Н.С. Гумилев). Но главное русло языковой культуры дипломата призвано исчерпывающе емко и лапидарно оценить множество факторов текущего процесса как в его "фотографическом", " моментном" состоянии, так и в грядущих его тенденциях, пока еще нарождающихся и не проступивших в однозначно опреленной форме.

В составленных дипломатом документах, обращенных к представителям иностранных государств, требуется предельно четко выразить то содержание, которое отвечает интересам представляемой им стороны. Двусмысленности допустимы, если их требует сюжет дипломатической интриги. Они не должны проявиться как дополнительный подтекст документа, когда такой "дополнительности" не желает правительство дипломата. Наконец, документ должен дышать искренностью (дружбы, гнева, критического сомнения, обличающего сарказма, если того требует необходимость). Все это заставляет дипломатов обращаться к произведениям литературы как к образцам пластического единства мысли и слова. А что лежит в основе национальных литератур стран, имеющих длительную культурно-историческую традицию развития? Конечно же соответствующие тексты книг, издревле признанных сакральными: Тора и Талмуд для иудеев, Библия для христиан, Коран для мусульман, Бхагавагита и Ригведа для индуистов. Тексты Конфуция, Лао Цзы, священные книги буддизма - для китайской культуры и т.д.

         Новозаветные и ветхозаветные тексты определили культурное богатство и выразительность древнерусской литературы, служили вдохновляющими образцами в творческих поисках Г.Р. Державина,          В.А. Жуковского, Н.М. Карамзина, А.С. Пушкина, создавших своими соединенными усилиями русский литературный язык в конце XVIII - первой трети XIX столетия. Дипломат, "дружащий" с сакральными текстами, досконально освоивший их возможности слововыражения (и умолчания), легко найдет те линии их вариаций, которыми буквально переполнены сюжеты и стилистика современного высококачественного литературного творчества. 

         Существует апокрифическое повествование о том, как И.В. Сталин ответил на сомнения А.А. Громыко относительно владения последним разговорным английским языком (при назначении его послом СССР в США): "Чаще ходите в церковь". Действительно, на севере США "чистый" вариант американского английского - кроме филологических факультетов - звучит в церковных проповедях в католических и в протестантских храмах. Церковная литература остается одним из источников очищения, облагозвучивания и наполнения "оттенками смысла" самых  сухих, казалось бы, по замыслу, документов дипломатической переписки.

         Знание дипломатом истории Русской православной церкви и истории церквей в стране аккредитования обогащает палитру дипломатической беседы, переговоров, конференций поистине бесценными сокровищами находок, полученных его предшественниками в сфере церковной дипломатии. Особенно находками централизованных структур, которыми является Ватикан, византийская патриархия (до 1453 г.), патриархия Русской православной церкви и ряда других. Некоторые из их секретов сохраняют актуальность до наших дней и тщательно охраняются от иностранных глаз. Так, в многокилометровом ряду документов архивов Ватикана самыми закрытыми для  гостей-исследователей остаются дипломатическая переписка и досье, относящиеся к предстоящей беатификации (объявления блаженным) и канонизации католических праведников. Несмотря на череду прошедших столетий, в них, по всей вероятности, можно встретить достаточно деликатные свидетельства, признания, факты. Культура цепкого  отстаивания своих принципов, позиций и интересов, проявленная на глазах автора настоящей статьи греческими и кипрскими участниками Европейской парламентской ассамблеи православия (ЕМАП) на сессии этой организации в 1995 г. в г. Москве, восходит к традициям хитроумной дифференциации философских, теологических, политических и социокультурных понятий, заложенной еще в античности и доведенной до виртуозного совершенства византийской цивилистикой. Выдающиеся церковные деятели русского православия многие столетия оттачивали свой ум и воображение на текстах и ситуациях, связанных с этими традициями. И достаточно преуспели в своих интеллектуально-психологических усилиях. Об этом свидетельствует отрывок записи судьбоносной для церкви беседы, состоявшейся между тремя православными иерархами и И.В. Сталиным (при участии В.М. Молотова)   в сентябре 1943 г.

         Сталин:  Мы хотим знать нужды церкви

         Митрополит Сергий (Страгородский): Нам нужно открытие новых храмов, созыв Собора, выборы патриарха, открытие духовных учебных заведений, - у церкви отсутствуют кадры священников.

         Сталин: Почему у Вас нет кадров? Куда они делись?

         Митрополит Сергий: Кадров у нас нет по разным причинам. Мы готовим священника, а он становится маршалом Советского Союза1.

         После такого ответа беседа приобрела, как известно, вполне конструктивный характер и закончилась договоренностью об удовлетворении ряда пожеланий и просьб иерархов.

         Итак, культура общения, сложившаяся в церковной среде, может дать современному дипломату ряд ориентиров, вполне "работоспособных" для поворотных точек и развертывания заготовленных сценариев его публичной деятельности.

         Религия была и остается неотъемлемой составной частью культуры. И успех дипломатии в значительной мере определяется тем, насколько ее работники в состоянии привнести опыт мировой религиозной культуры в анализ и мотивацию разрешения сложнейших проблем современности.

 

 5. Мировая культура как духовный ресурс толерантности в дипломатии

Многоуровневый и противоречивый характер взаимодействия дипломатии с культурой обусловлен рядом причин. Как известно, каждое государство, располагающее сколько-нибудь длительным историческим временем, стремится политизировать ряд процессов и феноменов в культуре и ангажировать (в прошлом – элементарно купить) профессиональных художников, композиторов, поэтов, писателей, музыкантов… Создается круг произведений, призванных обеспечивать максимально привлекательный имидж государства и устойчивость перспектив его длительного развития. Симптоматично, например, что по заданию А. Гитлера официальный архитектор III-го рейха  А. Шпеер был озабочен производством консервирующих составов, которые могли бы придать эстетический вид развалинам официозных сооружений гитлеровской Германии 1930-х гг. Посылкой его усилий было соображение, что эти сооружения не смогут простоять тысячу лет, на которые проектировалась деятельность III-го рейха (как известно, история отпустила ему 12 лет и несколько месяцев до 9 мая 1945 года).

В холле зала заседаний Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке, а также в сквере, примыкающем к небоскребу ООН, размещены подарки, в разное время врученные этой организации руководителями стран –её членов. Они являются своеобразными символами того, какой образ своей страны хотели бы представить её правители международному сообществу. Так, правительство США подарило ООН  пробы лунного грунта, доставленные экспедицией НАСА на Землю, СССР – скульптуру Е. Вучетича « Перекуем мечи на орала». Среди подарков - произведения традиционного прикладного искусства и современной станковой живописи, национальной скульптуры и многофигурной фрески и др. Разнообразие тех образов, в которых видят свои народы политические лидеры второй половины XX века, каждый раз впечатляет направленной концентрацией внимания зрителей на одной из сторон сложного мира национального и политического самосознания.

Современная культурология проводит различие между бинарными и полиарными культурами. Первые представляют собой соединение базовых образований (восходящих своими корнями к праистории этноса) с элементами и структурами, позднее привнесенными в эту культуру в результате стечения особых исторических обстоятельств: ассимиляционных процессов, обусловленных имперской политикой; появлением культурно более продвинутого соседа в результате миграции; принятием новой религии в силу политического расчета; вторжением масс-медиа и социологической пропаганды в уголки земного шара, ранее не затронутые одной из крупных цивилизаций. Бинарные культуры отличаются более или менее устойчивым билингвом (двуязычием). Отмеченные особенности присущи ряду национальных культур народов России на Севере, в Сибири и на Дальнем Востоке; привнесенные в них элементы тесно связаны с культурой русского народа и с православием, - доминирующей религией в  Российской империи.

Полиарные культуры отличаются, как подчеркивает и сам термин, многофакторностью влияния и, соответственно, ассимиляцией культурных достижений из нескольких источников. Так, культура Московского государства, помимо мощного воздействия Золотой Орды на все стороны социокультурной жизни православной державы, получила заметный западноевропейский импульс не только от Ганзы  через Великий Новгород и Псков, но и при посредстве Украины (от Польши и Литвы). Все упомянутые факторы накладывались на культурное наследие Киевской и Северо-Восточной Руси, включившее и переработавшее славянско-языческие, византийский и православно-болгарский культурные потоки в сочетании со скандинавским /варяги/.     В дальнейшем, начиная с Петра I, открывается полоса освоения элементов голландской и немецкой культуры, затем французской и немецкой.  Российская аристократия конца XVIII-начала XIX столетий испытывает тягу к английской культуре. Ее увлечение подхватывают наиболее дальновидные представители торгового и промышленного капитала; но не только по политико-эстетическим, но и по строго прагматическим основаниям, исходящим из достижений Англии в эпоху промышленного развития XIX в. Все это обусловило многогранность и творческий потенциал отечественной культуры, раскрывший свои возможности в полной мере на протяжении XIX и XX столетий. Минувший век прославил её, созданные как в СССР (вопреки невиданно жестокому диктату тоталитаризма), так и в эмиграции, (где, как известно, отсутствовали погромы научных школ, необходимость демонстрации лояльности официальной политико-идеологической доктрине, регулирование доступа к высшему образованию по критериям социального происхождения и т.д.).

         В современной отечественной культуре можно выделить во-первых, произведения, отразившие сознание и самосознание маргинальных слоев советского общества, двигавшегося от станции «Застой» к станции «Распад» (В. Ерофеев «Петушки», таллиннские и ленинградские» рассказы С. Давлатова. Во-вторых, линию цивилизованного национального самосознания (А. Солженицын, В. Астафьев, В. Распутин, В. Белов и др.). В-третьих, продолжение осмысления проблем интернационального взаимодействия, обусловленных современными общественно- историческими ситуациями (В. Быков, Ч. Айтматов).              В-четвертых, поиски форм самовыражения воцерковленного и  воцерковляющегося национального сознания (писатель В. Крупин, художник В. Малеев и ряд других). Наконец по контрасту, в пятых, космополитическое (в смысле свободы от преимущественного обращения к российским традициям и реалиям) творчество ряда российских талантов, получивших международное признание. В музыке – это А. Шнитке, С. Губайдулина, Э. Денисов, в поэзии – А. Вознесенский, в прозе – писатели-фантасты уровня бр. Стругацких.

 Демонстрации своеобразия национальных культур весьма способствуют сопоставительные выставки,  исполнение в одной программе  драматических и музыкальных произведений, принадлежащих к различным национальным школам. Широчайшую известность в нашей стране и за рубежом получили компаративистски задуманные  выставки изобразительного искусства «Париж-Москва», «Москва-Берлин» (1900-1945), «Диалог в культурном пространстве», представленные в нашей стране в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина (последняя из названных состоялась в 2002 г.). Фестиваль русско-немецкой музыки, продолжающийся в течение 2002 г. в Рахманиновском зале Московской консерватории, позволил наглядно представить как параллельный характер исканий двух музыкальных культур одного и того же исторического времени, так и своеобразие их взаимообогащения, особенности перспективных творческих решений (и реализации подходов, оказавшихся, в конце концов,  тупиковыми), еще раз прочувствовать масштабность творчества И. Стравинского, С. Прокофьева, Дм. Шостаковича, с юности основательно освоивших достижения своих немецких предшественников и современников.

Показательным примеров самостоятельного, но параллельного прочтения музыкальных произведений С. Рахманинова может служить исполнительская деятельность Садакацу Цгида (Япония) (в крещении Матфея), победителя III Международного конкурса пианистов им. С. Рахманинова 2002 г. и, народного артиста России В.В. Селивохина. Каждый из них трепетно раскрывает бесконечные духовные глубины великого русского композитора, оставаясь верным своим учителям и традициям современной музыкальной культуры своих стран.

Примечательна организация культурных мероприятий посольства Республики Корея в связи с празднованием дня установления дипломатических отношений этой страны с Россией. Непременным элементом их является присутствие национальных традиций в произведениях современного искусства. Это могут быть музыкальные сочинения супруги военного атташе РК, отмеченные заметным влиянием европейских и американских, исканий в музыке XX в., но сохранившие дух и смысл национальных мелодий. Приглашается всемирно известный корейский фольклорный ансамбль, вызывающий в Театре оперетты в Москве восторг российских корейцев не только сохранением неповторимости звучания корейских народных напевов, но и удачным переводом их в формы, отвечающие ожиданиям современного слушателя (в том числе и далекого в своих сложившихся вкусах от корейского искусства).

Часто люди искусства оказываются более проницательными, тонко чувствующими нравственно-психологические стороны международных, региональных и локальных ситуаций. Их суждения и оценки могут оказываться своеобразными ориентирами в разработке и реализации политико-дипломатических акций, призванных блокировать развитие конфликтов и снять их остроту. Провидческие способности искусства ни в коем случае не следует игнорировать, особенно в долгосрочной внешнеполитической работе.            

Между дипломатией и культурой как специализированными формами исторической деятельности достаточно определенно просматриваются отношения взаимозависимости. Чем выше уровень общей культуры общества и ее проявлений в науке, искусстве, системе повседневных отношений людей друг к другу, в педагогике и преподавании фундаментальных теоретических и прикладных дисциплин, тем заметнее культурный потенциал общества сказывается на организации, целеполагании, повседневной деятельности и международном авторитете его дипломатической службы. И обратно, низкий культурный уровень общества создает трудности в отборе и подготовке дипломатических кадров, способствует созданию вокруг них ореола «особой» избранности, заставляет служащих дипломатического ведомства беспринципно держаться за место, прибегая к интригам, достойным лучшего применения в профессиональной работе. Пробелы культурного развития способствуют формированию разнообразных психологических комплексов у людей, обязанных по долгу службы «на равных» общаться с теми, кто преодолел более высокую культурную «планку», обладает навыками проникновения в суть новых геополитических и социокультурных феноменов, их адекватной интерпретации и целостной, всесторонней оценки.

Низкая общая культура проявляется в заученности  отдельных правил делового общения и в школярском следовании им при проведении встреч и бесед, которые могли бы быть содержательными и полезными для страны, но становятся соединением шаблонных тостов, стандартных благопожеланий и банальных суждений на общие темы. Этот «букет» способен отвратить от анализа серьезных проблем любого человека, ценящего свое служебное, а тем более – личное время. Словом, низкая культура дипломата необратимо ведет к утрате им инициативы в обсуждении масштабных проблем и, тем самым, оставляет ему лишь функцию простого «транслятора», - в установленном месте и в назначенное время, - соответствующих инструкций политико-дипломатического центра. Параллельно она предельно суживает понимание им существа и глубинных тенденций процессов, протекающих в стране аккредитования и получающих, как правило (если это не страна с тоталитарным режимом) разнообразные проявления в СМИ, публицистике, художественной жизни, в тенденциях – часто предельно противоречивых – оценок культурной элитой соответствующей страны её внутренней и внешней политики.

Вежливость, готовность к обстоятельному обсуждению точки зрения собеседника, даже когда она не совпадает и находится в противоречии с собственной позицией, обстоятельность рассмотрения любых вопросов , сколь бы незначительны они не казались на первый взгляд, наконец, склонность проявить максимум терпения при выработке компромиссных позиций, - все это профессиональные добродетели дипломата. Немаловажно, однако, выступают ли они перед взором его оппонента и партнера в качестве результата аутотренинга, заученности, исполнения заранее полученной строгой инструкции, или же эти качества служат глубокой заинтересованности достичь такого решения обсуждаемой проблемы, которое является оптимальным, наиболее глубоким и перспективным с точки зрения состояния отношений стран-участниц переговоров. В последнем случае опытный дипломат, владеющий техникой переговоров и способный к свободному общению не только на бытовые темы, но и по общим (а желательно – в чем-то и по специальным) вопросам культуры, последовательно переходит от обеспечения у собеседника устойчивых состояний атракции к излагаемой им точке зрения к достижению того, что собеседнику импонирует предложенная ему трактовка по ряду существенных оснований. Затем достигается совпадение отдельных точек зрения и отдельных подходов к проблеме (на языке имидж-коммуникаций это называется гармоникой) и, наконец, вырабатывается общая согласованная позиция, свидетельствующая о достигнутой гармонии партнеров по переговорам.

Проблематика культуры предоставляет поистине безбрежные возможности работы над каждым из звеньев достижения согласия, предлагая бесчисленные аналогии, метафоры, возможности нешаблонной аргументации и нетривиальных концепций практически для любого из возможных предметов переговоров.

Неиссякаемая сокровищница потенциала культуры не в последнюю очередь обусловлена ее социально-исторической и национальной  спецификой. Как известно, О. Шпенглер выделил менее 10 основных, фундаментально самостоятельных типов культуры. А. Тойнби увеличил их число до 21–го, продемонстрировав  неповторимо своеобразные тенденции в тех культурных процессах и явлениях, которые Шпенглер объединил в одно целое, не усмотрев между ними существенных различий.

 Этно-национальному самосознанию чужды столь обобщенные подходы. Напротив, оно склонно акцентировать существенное значение ничтожных, на первый взгляд, деталей, выстраивая на них достаточно целостные концепции и обосновывая с их помощью праисторические корни культурной самобытности народов и наций. Примером, на первый взгляд, далеким от большой политики, может служить тюркская версия этнического происхождения и религиозно-культурного своеобразия караимов, (крохотного и в наши дни довольно быстро ассимилирующегося народа). Владение этой версией небесполезно при обсуждении этно-культурной истории и современного самосознания народов тюркской группы, отношения некоторых из них к иудаизму и, обратно, предоставляет возможности рассмотрения иудаизма в контексте более широком, чем ближневосточный, древне-римский или западно-европейский. Аналогично, тюркские корни протоболгар позволяют обсуждать их взаимоотношения с соседями – турками не только сквозь призму пятисотлетнего противостояния болгарской православной культуры исламской ассимиляции, но и продемонстрировать сходные доисламские компоненты тюркского и болгарского этносов.

Разумеется, наивно полагать, что эти подходы неведомы академическим специалистам по тюркологии и иудаике, историкам славяно-турецких отношений и знатокам психологии и культуры Болгарии. Поэтому профессиональным дипломатам, специализирующимся по стране и региону, целесообразно систематически прибегать к их консультациям. Не менее полезно вдумчивое обращение и к их трудам дипломата, совершенствующегося в самообразовании.

Статус дипломата предполагает готовность к эмпатии (т.е. сочувственному отклику на те проблемы, которые выдвигает собеседник). Эмпатию невозможно запрограммировать с помощью имитации сочувствия (у лжи вообще, по пословице, короткие ноги; но у эмоциональной, т.е. обмане в чувстве, они еще короче). Домашние заготовки хороши, если окрашены не только пониманием позиции и аргументов собеседника, но и органично реализуются в ходе общения, соответствуют  формирующемуся руслу беседы или переговоров. Интуитивно и безошибочно определить место и время заранее заготовленного культурологического пассажа – демонстрация высокой личной и профессиональной культуры. Но аргументированно импровизировать по специальным вопросам культурной жизни, - следствие длительной и многоуровневой подготовки, определяемой, прежде всего, широтой, глубиной и обстоятельностью личных культурных интересов. Как правило, это качество обеспечивается неиссякаемой любознательностью личности в сочетании с систематическим (нередко многолетним) изучением проблемы.

Презентация дипломатией официальной политики опирается на разработки гуманитарных наук,  где достаточно часто доводы и аргументы основаны и на идеологических установках. Печальным примером может служить как государственно-правовая, так и международно-политическая карьера А.Я. Вышинского, облекавшая в наукообразные формы очередные задания «вождя народов». Разумеется, столь однозначное использование авторитета культуры встречается в дипломатии достаточно редко. Однако в современных национально-этнических конфликтах аргументация, по крайней мере, одной из сторон (если не обеих) опирается на доводы археологии, этнологии, истории, а нередко и превратно истолковывает результаты (достоверных в основе своей) академических исследований этих и других гуманитарных наук.

Как известно, одна из важнейших социальных функций представителей культуры в любом мало-мальски цивилизованном обществе – критическое отношение к деятельности собственного правительства. Будучи, в основном, патриотами, профессиональные деятели культуры поддерживают свое правительство на определенных условиях и в определенных аспектах его работы. «Слияние в экстазе» с государственной политикой, прижизненное восхваление государственного деятеля и его присных – дурной тон для человека культуры. Тем не менее этот тон становится обыкновением в условиях тоталитарного режима; но даже и там находятся крупные поэты, сохранившие себе жизнь и не написавшие о вожде ни одной хвалебной строчки (как Арсений Тарковский).

Чем более централизованно осуществляется руководство дипломатической деятельностью, тем меньше возможностей у дипломатов обращаться к результатам и доводам представителей «неангажированной» части культуры.  И наоборот – предоставление аккредитованным дипломатам известной самостоятельности позволяет наладить на пользу стране содержательные отношения с группами деятелей культуры, ошельмованных и отлученных от родины прежними режимами. Так, последние полтора десятилетия наблюдается определенный успех в развитии сотрудничества российских посольств с российской диаспорой. История отметит в данном контексте заслуги российского посла в США В. Лукина, последовательно содействовавшего возвращению А.И. Солженицына на родину. Но, в целом, если нет соответствующего указания или поощрения из центра, работа дипломатов с неангажированной творческой интеллигенцией – занятие сложное,  часто неблагодарное и даже опасное. Эмоциональное отношение к международно-политическим вопросам, к проблематике прав человека (и особенно прав творческой личности) делает эту категорию людей весьма амбициозным партнером, особенно в долгосрочных многолетних дипломатических комбинациях.

Вместе с тем, деятели неофициальный культуры достаточно хорошо включаются в работу различных неправительственных организаций гуманитарного профиля. Правда, они быстро разочаровываются, когда обнаруживают, что декларируемая «неправительственность» предполагает и государственно-сервильные функции ангажированных интеллигентов, скрытно лоббирующих задания и установки политики своего правительства.

В широком плане функции неправительственных организаций состоят в том, чтобы методами народной дипломатии определить реальное содержание тех направлений, по которым существует взаимный интерес к достижению договоренностей, выявить подлинный характер тех препятствий, которые мешают движению в сторону соглашения. Народная дипломатия в последние десятилетия накопила огромный опыт в Северной Ирландии, на Кипре, в палестино-израильском конфликте. Сходный опыт нарабатывается и в других «горячих точках» Европы, прежде всего, в конфликтах на территории бывшей Югославии. Анализ и обобщение этого опыта могут послужить серьезным стимулом для государств, интересы которых так или иначе представлены в зоне конфликтов, снабжать их информацией, отражающей восприятие проблем культурными элитами.

Как правило, активными участниками конференций, «круглых столов», симпозиумов и других мероприятий в рамках народной дипломатии выступают представители культурных слоев конфликтующих сторон. Симптоматично, что в подобных мероприятиях считают целесообразным участвовать представители ООН, ОБСЕ и других международных структур, выступающих в качестве посредников, миротворцев и наблюдателей. Так, например, диалог о различных аспектах грузино-абхазского конфликта продолжается уже ряд лет с участием не только неправительственных организаций двух конфликтующих сторон, но и представителей международных структур, осуществляющих миротворческие функции в этом регионе.

Конкретные лингвистические, технические, информационные достижения мировой культуры используются в специализированных сферах дипломатической работы. Стандарты использования носят, преимущественно, устойчивый международный, интернациональный характер: опустивший «планку» информационного обеспечения, расовой, национальной и религиозной толерантности немедленно теряет много существенного в отношениях с широким кругом партнеров.

Культура – во всем многообразии ее исторических и современных проявлений – благодатная почва как для общения дипломатов на гуманитарные темы, так и мост к выходу на множество специализированных экологических, экономических и информационных проблем мирового сообщества.

 

 

 

 

Заключение

Идеологически вектор толерантности во внешней политике дореволюционной России, СССР и РФ  выступал на поверхность в периоды относительно "мирного" развития страны. Он исчезал в периоды военной конфронтации, острых ситуаций военной конфронтации  и идейного противоборства. Поскольку последние оживлялись расчетами и соображениями внутренней политики и соперничеством противостоявших друг другу групп политиков и администраторов высшего и среднего (с перспективой частичного рекрутирования в верхний) эшелонов, периодическое согласие с принципом толерантности не реализовалось в систему устойчивых и последовательных долговременных операций.

Исторический опыт Российской империи и возникших на ее месте государств свидетельствует о накопленном опыте локализации религиозно-национальных и этноконфликтов, о реализации возможностей перевода их из острой стадии развертывания в латентную (и, в определенных случаях о предотвращении острой стадии), о способности центров власти держать под контролем очаги потенциальной напряженности. В свою очередь, практика соседского общения разных цивилизационных укладов и устойчивых культурно-исторических традиций России является лишь одним из эмпирических исторических фактов. Ему легко противопоставить примеры изоляционистских традиций народов и культур, оказывавшихся в условиях инонационального доминирующего окружения.

Однако в доселе господствовавшей идеократической политической культуре России мотив толерантности существовал лишь в качестве тезиса, подчиненного соображениям тактики, а отнюдь не в функции самодостаточного и приоритетного стратегического направления внутренней и внешней политики. Многократные периодические «отмены» этого принципа не могли не способствовать дискредитации его значения как в глазах политически активной части населения, так и государственных деятелей, устремленных к достижению если не немедленного успеха, то успеха в рамках крайних и средних сроков и заранее лимитированных затрат. (При стремительной, как правило, девальвации - и расхищении - первоначально отпускаемых сумм на преимущественно военно-политические проекты и, особенно, авантюры).

Для обретения принципом толерантности во внутренней и внешней политики РФ статуса стратегически значимого, долгосрочного действующего и однозначно предпочтительно начала придется учитывать:  1) исторические особенности отечественного менталитета в его реальных проявлениях, т.е. в способах решения многочисленных внешнеполитических и внутриполитических конфликтов; 2) длительную традицию критики со стороны «власть предержащих» как идеологов, так и редких практиков альтернативной позиции, существующую в стране систему дистанцирования последних от реальных очагов власти, а также немедленную дискредитацию при эпизодическом обретении им властных возможностей; 3) сохранение во всех политически влиятельных слоях и группах общества ожиданий немедленных и ощутимых результатов от мельчайших нововведений (прежде всего на уровне административного ресурса). В результате неизбежные - особенно на начальных этапах применения - срывы и неудачи политики, исходящей из приоритета толерантности, будут маркироваться ее противниками как «время упущенных возможностей», «демонстрация слабости», «скудный урожай результатов» и т.д.

Переломить названные тенденции может лишь неукоснительное следование государственной политики этому принципу как единственной долгосрочной линии поведения, как основному ориентиру в развитии самой России и ее отношений с соседями в XXI столетии. Демонстрации высшим руководством России фундаментальной аксиологической значимости данного принципа на основе усвоения уроков исторического прошлого и трагического опыта современности призвана помочь убедить собственное население и мировую общественность в стратегическом содержании и плодотворном значении следования курсу толерантности государственного корабля РФ.

Первоочередным началом в этом отношении могли бы стать:

1)    «Вето» на публикации и материалы «поджигательского», экстремистского характера в средствах СМИ, контролируемых правительством,  парламентом и президентом

2)    Усиление аналитической стороны в анализе феноменов этого типа в негосударственных изданиях и материалах СМИ с демонстрацией теоретической, методологической и фактологической односторонности и тупикового - в исторической перспективе результата импульсов и рекомендаций экстремистской направленности;

3)    Поощрение популяризации исторических и современных проявлений толерантного сознания в отечественной религиозной и светской культуре. В результате неизбежно государственное внимание к проповеди толерантности, к примеру, Л.Н. Толстым, семьей Рерихов, А.И. Солженицыным (в его книге «Двести лет вместе») и ряд других мыслителей, художников и религиозно-общественных деятелей,

4)    Систематический импульс со стороны государства на ориентацию РПЦ и других сотрудничающих с ним церквей и религиозных организаций в сторону минимизации полемики и усиления практического взаимодействия с внутренними и зарубежными религиозно-культурными структурами, выступающими в настоящее время с позиций конфессиональной, этнонациональной и религиозно-культурной толерантности. С этой точки зрения визиты в РФ папы Римского (на государственном уровне) должны стать нормой, равно как и регулярные встречи далай-лаймы с российскими буддистами. Неизбежную критику этих шагов со стороны руководства КНР придется обозначить «существенную частность», не ставящую (с российской точки зрения) под сомнение добросовестный характер современных и будущих отношений РФ И КНР. Уместно официально подчеркивать, с другой стороны, что международный авторитет папы давно вышел за рамки католического мира.

5)    Поощрение со стороны РФ расширения спектра контактов отечественной интеллигенции и студенчества с представителями «голубиного» сектора зарубежной политической жизни, поддержку их реалистических начинаний российским общественным мнение и, в определенных случаях, тщательно подготовленными государственными акциями.

6)    Введение в учебные программы вузов обязательных образовательных стандартов по теории и истории культуры, религиоведению, философии, социологии, теории и практике дипломатии, дипломатии, ориентирующих студентов и слушателей на освоение теории международных конфликтов и технологий работы с ними с позиций, предусматривающих расширение возможностей и действенности толерантных установок.

7)    Разработка учебных программ выделенного типа для курсов переподготовки госслужащих, по роду своей работы занимающихся конфликтными ситуациями межконфессионального, межэтнического, межнационального и международного профиля.

В заключение уместно отметить, что успех усилий по утверждению в международной политике принципа толерантности возможен при последовательном отказе от «двойных стандартов» в оценке событий и тенденций внешней и внутренней политики как РФ, так и деятельности ее партнеров.

 

 

 Глаголев В.С.

проф. кафедры филоссофии

 МГИМО (У) МИД РФ

 

Аксиологические аспекты взаимодействия религии и дипломатии

 

 

 

         Аксиология является предельно широким метаподходом к миру разнообразных, прежде всего, онтологических, гносеологических и операциональных ценностей1 и к построениям, воздвигаемым на основе их сочетания. Необходимость использования ее категорий вызвана в современной жизни России рядом взаимосвязанных тенденций.

         Во-первых, очевидна разбалансированность ценностных ориентиров в общественном сознании страны в силу поляризации экономических, культурных и бытовых условий социальных групп. (Так, разность показателей качества жизни между относительно благополучными регионами и регионами социального бедствиях доходит до соотношения 40:1). Во-вторых, до критического уровня поднялась волна процессов, которые Э.Дюркгейм еще в конце XIX в. описал как феномен социальной аномии. В-третьих, существует настоятельная потребность в программе последовательных шагов, сконцентрированных вокруг единого смыслового центра и призванных - ценой упорной деятельности, пронизанной надеждой и освященной верой в процветание Родины - вывести народ страны на путь процветания, достойный его бесчисленных жертв и прекрасных духовных качеств, многократно проявленных в годы тяжких испытаний и в столетия поистине титанического труда. Социальная доктрина Русской православной церкви стала тем "светом в конце тоннеля", который зовет всех, кому дорого благополучие Родины. Ее приоритеты определяют контуры сотрудничества православного народа России с последователями традиционных для страны конфессий и всех патриотов, стремящихся к процветанию Отечества, к укреплению его авторитета и поддержанию высокого достоинства среди его многочисленных зарубежных партнеров.

         В настоящее время, параллельно процессам секуляризации, во всем мире заметно расширяется участие представителей и лидеров конфессий в международном сотрудничестве и во внешнеполитических актах. Это связано не только с сохранением явного или скрытого теократического статуса отдельных государств (Ватикан, Иран, Саудовская Аравия), но и с заметной активизацией деятельности религиозных организаций. Следствием является как консолидация в некоторых из них христианских (Ливан), индуистских и буддистских общин (Индия);  последние, как известно, представлены в политической жизни как этой страны, так и ее ближайшего соседа - Республики Шри Ланка. Параллельно происходит инспирирование идеологии и экстремистской деятельности разнообразных течений, выступающих за "чистоту" и обновление ислама в тех странах, где его последователи составляют религиозное меньшинство; тема защиты прав этого меньшинства стала рефреном в выступлениях исламских активистов в тех странах Западной Европы, где в последние десятилетия расширяется поток иммигрантов-мусульман с Ближнего Востока и из стран Северной Африки. В израильско-палестинском конфликте, ставшем головной болью всех стран, где имеются еврейские и арабо-мусульманские диаспоры и чьи интересы связаны с ближневосточным стратегическим, энергетическим и транспортным узлом, присутствует компонента религиозной мотивации ожесточенного противостояния. Все это выводит проблему присутствия религии во внутренней и мировой политике на свет обстоятельного теоретического анализа, от которого ожидают практически значимых выводов и рекомендаций.

Сопоставим наиболее заметные черты сходства и различий религии и дипломатии, имея в виду, что дипломатия была и остается наиболее специализированной, многоуровневой, и - в своих внешних проявлениях - часто амбивалентной частью политического процесса, отличаясь сочетанием многоходовых и ажурных комбинаций с резкими демаршами и заявлениями, призванными произвести ошеломляющее впечатление на объект непосредственного своего воздействия, а нередко и на мировую общественность.

Известен глубокоэшелонировано закрытый характер конечных замыслов и тайный расчетов дипломатов; дипломатические секреты были и остаются одними из самых охраняемых в государстве, ибо прямо связаны со стратегическими планами его руководителей. Отсюда - бросающийся в глаза элитаризм дипломатии: блеск внешней стороны - приемов, раутов, саммитов и кропотливая работа отточеннейших умов образованнейших специалистов. (Правда, бывает и так, что карьера дипломата определяется родственными связями, партийно-государственным статусом отторгаемого от кормила правления и отправляемого в почетную ссылку, услугами, своевременно оказанными представителю властвующей элиты, потребностью руководителя иметь за рубежом преданное и доверенное лицо и т.д. Критерии отбора часто субъективны, но основания избранности, допущенности остаются и здесь.).

 Церковно-религиозная иерархия (прежде всего, священнослужителей) включает, как правило, более  широкий круг людей, чем дипломатическая служба. Основания для отбора в нее - преданность вероучению и богослужебной практике конфессии, исключающая подозрение в наличии двойных стандартов убеждений и поведения кандидата, известный авторитет в кругу прихожан и клира, послушание священноначалию. Нарушители этих норм имеют шанс сделать духовную карьеру лишь ценой раскола конфессии либо перехода в конфессию соперничающую. Девиз российского ордена Андрея Первозванного "За веру и верность" объединяет военных, дипломатов и священнослужителей в требовании от них безусловной преданности интересам, целям и людям как государственных, так и церковно-религиозных организаций. Не случайно Данте отвел изменникам последний круг ада в своей "Божественной комедии" и выразительно описал уготованные им наказания. Государство же всегда рассматривает измену как преступление, заслуживающее не только сурового наказания, но и презрения к изменнику (и, в определенных случаях, к кругу его общения). "Истовость служения" - вот требование, предъявляемое государством к дипломату, а церкви - к священнослужителю. Истовость же включает каждодневную готовность к выполнению возложенного на них долга, последовательность деятельности, ее организованность, терпеливость, хладнокровие и разумность поведения в чрезвычайных ситуациях, которыми в избытке отмечен путь как дипломата, так и священнослужителя.

Вместе с тем, несомненны и очевидны специфические особенности религии, с одной стороны, и дипломатии, - с другой. Они заставляют говорить, в первую очередь, о глубоком различии этих двух сфер жизни и деятельности общества, проделавшего до появления дипломатии долгий путь утверждения цивилизованных форм регулирования взаимоотношений между государствами и союзами государств. Религия несравненно древнее дипломатии; ее корни уходят в эпоху становления человеческого социума.  Религиозно-нравственные стимулы еще в древности приобрели роль традиции; областью их действия стало все человечество в той мере, в какой оно вышло из состояния дикости. И в настоящее время, в первый год XXI столетия, влияние религии - прямое (через исповедание той или иной конфессии) и косвенное (через воспроизводство ее традиций в культуре) охватывает миллиарды людей на Земле. За его пределами остаются лишь новорожденные, а также впавшие во мрак отчаяния и безверия, и люди, сознательно избравшие в своем поведении атеистические ориентиры.

        Область действия дипломатии несравненно уже. Справочные издания определяют дипломатию как "принципиальную деятельность глав государств, правительств и специальных органов внешних сношений по осуществлению целей и задач внешней политики государства, а также по защите прав и интересов государства за границей"1.

         Справедливости ради уместно отметить, что бывает дипломатия, подготавливающая войны, и дипломатия, имеющая своей сверхзадачей избежать сползание отношений государств за ту грань, когда война может стать или становится неизбежной между ними. Но во всех случаях непосредственно в распоряжении дипломатии находятся только мирные средства деятельности2 (с использованием или неиспользованием угрозы применения военной силы - другое дело). Справедливости ради следует напомнить, что за XX век в вооруженных конфликтах погибло, по разным подсчетам, от 140 до 150 млн. человек. Это в несколько раз больше, чем за всю предыдущую мировую историю3. Если в период с конца XIX в. до 1914 г. случалось в среднем два вооруженных конфликта в год, а за двадцать лет - [2]1919-1939 - четыре, то за время 1945-1990 гг. интенсивность конфликтов увеличилась в среднем до 7,5-8;  с 1990 по 1997 годы происходило ежегодно по 33-37 вооруженных столкновений4. Уместно задать вопрос: Какова мера деятельных усилий (или намеренной бездеятельности) дипломатов в нарастании этой кровавой вакханалии? Снимается ли с них ответственность из-за невозможности оперировать конкретной статистикой их закулисного соучастия в формировании истоков хотя бы части из этих конфликтов? Из-за поощрения (исподволь или явно) подобных конфликтов официальными зарубежными представителями?  Пацифистский потенциал, присутствующий во всех мировых и во многих национальных религиях, в определенных случаях используется для целей предотвращения или локализации как самих вооруженных конфликтов, так и усиливающиеся тенденции сползания к ним. Совесть политика, в том числе и совесть  политика-дипломата может проявиться в разнообразных формах: предоставления дополнительной информации о нарастании опасности войны, осторожных предупреждениях своему руководству и всему кругу соучастников коллизии, прямой критики последствий тех или иных действий своего правительства по каналам закрытой дипломатической связи, наконец, в требовании своей отставки с занимаемого поста в силу несогласия с общим политическим курсом. Здесь  проглядывает достаточно сложный аспект: последствия влияния нравственного ригоризма политика на судьбу отстаиваемых им политических принципов (и основанной на них программе), которые не являются самоцелью, но идеальной основой деятельности довольно большой группы людей, партии, движения, массовой организации и т.д. А.И. Солженицын в своем произведении "Красное колесо" рассматривает особенность поведения Д. Шипова - одного из основателей движения "17 октября" ("октябристов") и его готовность к самоотводам в случае несогласия с политическими партнерами по его - Шипова - нравственно-религиозым основаниям. Подобная позиция таит в себе риск самоизоляции в силу утраты значительных групп тактических сторонников. "Осуществимо ли последовательно нравственное действие в истории?" - спрашивает в этой связи А.И. Солженицын)1.

         Какова должна быть нравственная зрелость общества, способная признать конечную правоту общесоциальных нравственных установок? До сих пор даже в странах с устойчивыми демократическими традициями множество соглашений и компромиссов достигается на основе баланса эгоистических интересов и сил. Высшее понимание общечеловеческих задач, "дружелюбная уступчивость" (А.И. Солженицын) нередкоупоминаются, но лишь вербально, т.е. не становятся импульсом сколько-нибудь последовательной деятельности. Вместе с тем даже незаметные, на первый взгляд, отступления от нравственной линии неумолимо деформируют реальное движение политики (эффект девиации от первоначальных намерений). За политиками, у которых на первом плане сохраняется доминанта исходных нравственных принципов, симпатизирующее им окружение охотно признает статус святости, идейного знамени. Это относится не только к М. Ганди и Н. Манделе, но и к А.Д. Сахарову и С.А. Ковалеву. Но обычно прибавляют, что они лишены практичности, динамичности, умения держать свои высказывания и действия в поле политических расчетов, сочетающих гетерогенные факторы и полярно ориентированные тенденции, т.е. одномерны в своих психолого-политическитх параметрах. Поэтому их легко спровоцировать противникам, которые способны заблаговременно предсказывать очередные шаги деятелей подобного склада. Приводится и упрек, что деятелям этого плана часто хорошо говорят, но ничего не делают, и даже не способны действовать. Особенно в ситуациях тяжелой личной и исторической ответственности за последствия сделанного. Напротив, реально действующих политиков - даже крупного   исторического  масштаба - (скажем,   таких   как   П.А. Столыпин) сторонники высоконравственного обоснования государственной деятельности упрекают в существенных отступлениях от первоначально декларированных программ и принципов, в ограниченности кругозора и мировоззрения, в непрерывном маневрировании в конкретных ситуациях и, как следствие, в утрате общесоциумной перспективы и нравственной основательности и состоятельности. Часто эти обвинения дополняются упоминанием о самоуверенности, бонапартистских наклонностях, использовании закулисных интриг, личных связей и обстоятельств в ущерб интересам страны.1

         Нетрудно заметить, что среди дипломатов сравнительно редко встречаются представители политиков первого типа. Сказывается достаточно жесткий отбор иерархизированной служебной системы, чуждой как нравственному романтизму, так и непрагматическим мотивам деятельности. Тем не менее на высоких дипломатических постах оказывались опальные политики, представители мира художественной культуры и науки, яркие общественные деятели, отличавшиеся особенностями, отмеченными писателем. Несравнимо более часто среди дипломатов встречаются люди второго типа. В ряде случаев им нельзя отказать в глубоких моральных качествах и убеждениях. Иногда следование им мотивируется исполнением религиозно- нравственного долга и бескорыстного патриотического служения.

         В ходе исторического развития дипломатии появились сложности в осуществлении отбора на дипломатическую службу в соответствии с реальным наличием у людей (а не простым декларированием) высоконравственных качеств. Как известно, конкретные дипломатические акты осуществляют лица, имеющие определенные и четко очерченные государственные полномочия. Правда, круг людей, включенных в дипломатическую деятельность, заметно расширяется; во-первых, за счет "народной дипломатии" и различных иерархических "акторов" (действующих, как правило, скоординировано по планам либо правительств, либо оппозиционных сил  и формирований). Во-вторых, за счет служащих всех рангов - дипломатических ведомств и парадипломатических структур, осуществляющих информационно-аналитическую и организационно-подготовительную работу для обеспечения конкретных дипломатических шагов. В-третьих, внешнеэкономическая деятельность, поддержание международных научных, межконфессиональных,  культурных, спортивных и т.д. связей также увеличивает круг людей, сопричастных внешнеполитическим процессам и, одновременно, усиливают потребность скоординированности их деятельности в государственных интересах.

         Проще всего было бы обозначить духовные стержни всей многоплановой дипломатической деятельности в следовании ее соучастников строгим требованиям и нормам религиозной морали. Но в условиях секуляризации, захватившей ряд европейских стран и северную часть американского континента, такое предположение выглядит, по меньшей мере, нереалистичным. Кроме того, религиозная мораль конкретных обществ всегда имеет конфессиональные проявления; акцентирование значения последних типично для поликонфессиональных обществ, в том числе имеющих доминирующие религии и религиозные меньшинства. В оптимальном варианте утверждение, что политик и дипломат должны следовать религиозным нормам воспроизводит - в модифицированном виде - идею категорического императива И. Канта: дипломатия, не ориентированная на высокую "планку "религиозного идеала, содержит в себе, - даже при благородстве намерений создателей и реализаторов ее замыслов, - угрозу безнравственной политики. Но любые клятвы с использованием религиозных символов никогда, как свидетельствует история, сами по себе не удерживали политиков от клятвопреступлений. А "декларации о намерениях" более чем часто оставались пустой риторикой, призванной усыпить бдительность оппонентов и общественного мнения. Поэтому, на мой взгляд, было бы слишком прямолинейно выводить из внешних проявлений религиозной мотивации политики заключение о его подлинной нравственной серьезности. Последняя определяется, в конечном случае, совестью, т.е. категорией, лишь опосредованным и сложным путем участвующей в политико-дипломатической деятельности. Если бы совесть получила возможность прямой реализации в политике, последняя совпала бы с моралью. Этого, однако, не было в прошлом. Да и в будущем о таком совпадении можно говорить как о "точке Омега" - достижении ноосферного единства божественного и человеческого усилиями отдаленных будущих поколений.

         Каковы же факторы косвенного воздействия религии на дипломатию? Прежде всего, отметим возможности всестороннего постижения духовного состояния и, в известных пределах, потенциала верующего человека, которыми располагают священнослужители, сопровождающие его жизнь от колыбели до могилы и оказывающие влияние на ее решающие события. Наставник-духовник настолько глубоко проникает в душу прихожанина (члена общины), что для него не составляет труда определить не только явные, но и скрытые от чужих глаз мотивы его поведения. Отсюда исключительные возможности духовенства в определении особой категории, часто встречающейся сегодня в ситуации социальной аномии: поистине генетически безжалостных людей. Последним - место среди профессиональных убийц; им, по определению, нельзя доверять сколько-нибудь серьезные программы общественного созидания и обновления (хотя среди них встречаются достаточно образованные неглупые особи, способные к функционированию в разнообразных ситуациях). Общественное мнение, организованное с участием религиозных авторитетов и направленное на оттеснение людей этого типа от политики и дипломатии, может, в отдельных случаях, ошибаться. Но его осторожность вполне оправдана и целесообразна: хладнокровный убийца, получивший доступ к рычагам политики, будет действовать по рецепту, описанному поэтом А. Вознесенским в его старой поэме "Оза": "Если земной шар разрезать на две половины, и одну половину вдвинуть в другую, то, конечно, половина человечества погибнет. Зато другая узнает радость эксперимента".

Информированность священнослужителей о своих подопечных-верующих давно стала предметом особого интереса всех разведок и контрразведок мира, использующих в своих интересах тайну исповеди. Раньше это требовало, как описала Э.Л. Войнич в своем романе "Овод", прямого сотрудничества священника со спецслужбами. Сегодня бывает достаточно и технических средств, включенных у места откровенного общения.

         Историческая память, сохранившаяся у интеллигенции о подобных случаях, способствует определенной сдержанности в общении с людьми церкви наиболее высокопоставленных политических деятелей, включая и дипломатов. Невзирая на это, церкви всех конфессий,  прежде всего, в силу своего влиятельного положения в обществе, - располагают разнообразной информацией о состоянии духовной жизни и умонастроениях всех сколько-нибудь значительных слоев и групп, сохранивших религиозность, о динамике их потребностей, чаяний и интересов. Поэтому устойчивые и доверительные отношения дипломата с клиром (особенно представляющим ту конфессию, к которой принадлежит сам дипломат) могут стать основой своевременной, содержательной и часто необходимой информацией в его оценках политического, экономического и социокультурного состояния интересующей его страны, деятельности ее политиков, финансистов и бизнесменов, представителей нации, культуры и религиозной жизни. Такая информация (если, разумеется, она достоверна) дополняет другие источники в силу своего интериоризированного (духовно-внутреннего) содержания; она дает возможность читать в душах людей как в открытой книге и, в силу этой особенности, обладает немалым прогностическим значением. В сочетании с фактологическими показателями и динамикой объективных тенденций в стране или регионе она может способствовать как формулированию правильных внешнеполитических шагов, так и их своевременной корректировке.

         К числу базовых критериев успешой деятельности дипломата относится качество интеллектуального анализа долгосрочных, среднесрочных и краткосрочных ситуаций, складывающихся как в регионе - предмете его профессионального внимания, так и в стране, где он аккредитован и по которой специализировался на родине. Способность к самостоятельному, творческому и результативному анализу достигается в результате повседневного труда по сбору, классификации, сопоставлению и оценке информации. Это та часть работы, где труд дипломата ближе всего, с одной стороны, к духовным прозрениям о людях опытного исповедника (старец Амвросий в романе Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы") и к творческой лаборатории ученого, сочетающего фундаментальные законы и принципы науки с прикладными выводами и возможностями их технологического воплощения. Интеллектуальное хладнокровие, сосредоточенная отстраненность от эмоциональных пристрастий, устремленность к сути происходящего при сохранении в поле зрения динамики значимых деталей, - вот лишь некоторые из проявлений духовного состояния страстного - в глубине души - аналитика. Внимательного, внешне невозмутимого, вопрошающего факты, события и перепроверяющего на их логике людские свидетельства, часто неполные, а то и заведомо ложные или включенные в интригу дезинформации. Дипломату нужна Истина, а не правдоподобие. И в устремленности к Истине он подобен тем подвижникам - аскетикам, которые требовали последних, окончательных свидетельств. Как апостол Фома, вложивший персты в раны Спасителя.

         Как известно, объектом аналитической работы дипломата являются оценки научно-технических, информационных и культурных процессов в той мере, в какой они сказываются на экономическом, военном и политическом потенциале объектов дипломатического интереса и воздействия. Многозначные переплетения и взаимодействия, складывающиеся в данной сфере, всегда пронизаны социально-психологическим содержанием и стянуты более  или менее четкими и достаточно жесткими идеологическими формулами. Хотя политико-дипломатический анализ сегодня специализирован по областям, предметам, организациям (внешняя политика, внутренняя политика, экономика, финансы, научно-техническая деятельность, культурные инициативы и т.д.), синтез изначально гетерогенных компонент, каждая из которых подчиняется собственной логике развертывания и имеет свои тенденции восходящей (или нисходящей) динамики - обязательный и наиболее сложный аспект дипломатических оценок и заключений. Он требует не просто профессиональных знаний, но и высокой культуры мышления и конструктивного воображения, т.е. воображения, способного сосредоточиться на наиболее вероятных вариантах развертывания событий, на их определяющей внутренней логике и воспроизводить - по шкале вероятности - исчерпывающий перечень альтернатив будущего, оценивая достаточно реалистично степень возможностей реализации  выделяемых альтернативных тенденций.  При этом приходится иметь в виду, что каждая из этих альтернатив имеет жесткий, четко очерченный рисунок лишь в голове аналитика: действительность - в своем развитии - всегда богаче и многостороннее любой, самой удачно угаданной абсолютной возможности, любой теоретической схемы. К языку дипломатического аналитика предъявляются особые требования. Ошибался поэт Н.С. Гумилев, утверждая, что "все оттенки смысла умное число передает". Компьютеризированная обработка любых материалов, касающихся больших групп, масс, объемов и т.д. передает лишь общие, усредненные тенденции и не отражает неповторимый облик развертывающегося общественного процесса. Поэтому не было предугадано действительное значение многих исторических событий (включая последствие прихода к власти М.С. Горбачева и Б.Н. Ельцина). Выразить значение каждого из этих единичных, уникальных исторических  эффектов под силу лишь живому языку, опирающемуся на все богатство оттенков человеческой культуры и преломляющему их в своих лексических и синтаксическо-грамматических возможностях. М. Талейран был лишь отчасти прав, утверждая, как известно, что "язык дан дипломату для того, чтобы скрывать его мысли". Не секрет, что в дипломатической практике встречается искусство вести бессодержательную беседу, уклоняться от ответов на прямые вопросы партнеров по переговорам, подпитывать безосновательные надежды оппонентов ответами с "многозначительными намеками на содержание выведенного яйца" (Н.С. Гумилев). Но главное русло языковой культуры дипломата призвано исчерпывающе емко и лапидарно оценить множество факторов текущего процесса как в его "фотографическом", " моментном" состоянии, так и в грядущих его тенденциях, пока еще нарождающихся и не проступивших в однозначно опреленной форме.

В составленных дипломатом документах, обращенных к представителям иностранных государств, требуется предельно четко выразить то содержание, которое отвечает интересам представляемой им стороны. Двусмысленности допустимы, если их требует сюжет дипломатической интриги. Они не должны проявиться как дополнительный подтекст документа, когда такой "дополнительности" не желает правительство дипломата. Наконец, документ должен дышать искренностью (дружбы, гнева, критического сомнения, обличающего сарказма, если того требует необходимость). Все это заставляет дипломатов обращаться к произведениям литературы как к образцам пластического единства мысли и слова. А что лежит в основе национальных литератур стран, имеющих длительную культурно-историческую традицию развития? Конечно же соответствующие тексты книг, издревле признанных сакральными: Тора и Талмуд для иудеев, Библия для христиан, Коран для мусульман, Бхагавагита и Ригведа для индуистов. Тексты Конфуция, Лао Цзы, священные книги буддизма - для китайской культуры и т.д.

         Новозаветные и ветхозаветные тексты определили культурное богатство и выразительность древнерусской литературы, служили вдохновляющими образцами в творческих поисках Г.Р. Державина,          В.А. Жуковского, Н.М. Карамзина, А.С. Пушкина, создавших своими соединенными усилиями русский литературный язык в конце XVIII - первой трети XIX столетия. Дипломат, "дружащий" с сакральными текстами, досконально освоивший их возможности слововыражения (и умолчания), легко найдет те линии их вариаций, которыми буквально переполнены сюжеты и стилистика современного высококачественного литературного творчества. 

         Существует апокрифическое повествование о том, как И.В. Сталин ответил на сомнения А.А. Громыко относительно владения последним разговорным английским языком (при назначении его послом СССР в США): "Чаще ходите в церковь". Действительно, на севере США "чистый" вариант американского английского - кроме филологических факультетов - звучит в церковных проповедях в католических и в протестантских храмах. Церковная литература остается одним из источников очищения, облагозвучивания и наполнения "оттенками смысла" самых  сухих, казалось бы, по замыслу, документов дипломатической переписки.

         Знание дипломатом истории Русской православной церкви и истории церквей в стране аккредитования обогащает палитру дипломатической беседы, переговоров, конференций поистине бесценными сокровищами находок, полученных его предшественниками в сфере церковной дипломатии. Особенно находками централизованных структур, которыми является Ватикан, византийская патриархия (до 1453 г.), патриархия Русской православной церкви и ряда других. Некоторые из их секретов сохраняют актуальность до наших дней и тщательно охраняются от иностранных глаз. Так, в многокилометровом ряду документов архивов Ватикана самыми закрытыми для  гостей-исследователей остаются дипломатическая переписка и досье, относящиеся к предстоящей беатификации (объявления блаженным) и канонизации католических праведников. Несмотря на череду прошедших столетий, в них, по всей вероятности, можно встретить достаточно деликатные свидетельства, признания, факты. Культура цепкого  отстаивания своих принципов, позиций и интересов, проявленная на глазах автора настоящей статьи греческими и кипрскими участниками Европейской парламентской ассамблеи православия (ЕМАП) на сессии этой организации в 1995 г. в г. Москве, восходит к традициям хитроумной дифференциации философских, теологических, политических и социокультурных понятий, заложенной еще в античности и доведенной до виртуозного совершенства византийской цивилистикой. Выдающиеся церковные деятели русского православия многие столетия оттачивали свой ум и воображение на текстах и ситуациях, связанных с этими традициями. И достаточно преуспели в своих интеллектуально-психологических усилиях. Об этом свидетельствует отрывок записи судьбоносной для церкви беседы, состоявшейся между тремя православными иерархами и И.В. Сталиным (при участии В.М. Молотова)   в сентябре 1943 г.

         Сталин:  Мы хотим знать нужды церкви

         Митрополит Сергий (Страгородский): Нам нужно открытие новых храмов, созыв Собора, выборы патриарха, открытие духовных учебных заведений, - у церкви отсутствуют кадры священников.

         Сталин: Почему у Вас нет кадров? Куда они делись?

         Митрополит Сергий: Кадров у нас нет по разным причинам. Мы готовим священника, а он становится маршалом Советского Союза1.

         После такого ответа беседа приобрела, как известно, вполне конструктивный характер и закончилась договоренностью об удовлетворении ряда пожеланий и просьб иерархов.

         Итак, культура общения, сложившаяся в церковной среде, может дать современному дипломату ряд ориентиров, вполне "работоспособных" для поворотных точек и развертывания заготовленных сценариев его публичной деятельности.

         Религия была и остается неотъемлемой составной частью культуры. И успех дипломатии в значительной мере определяется тем, насколько ее работники в состоянии привнести опыт мировой религиозной культуры в анализ и мотивацию разрешения сложнейших проблем современности.

 

 

 

 

 

Глаголев В.С.

 

Экуменизм (от греческого oikoumene – обитаемый мир, вселенная) – 1) движение за объединение христианских церквей; 2) движение за развитие межконфессионального диалога христианских и некоторых нехристианских объединений и организаций с целью выработки общих оценок и подходов к глобальным проблемам современности и условий проведения совместных религиозно-политических и социорелигиозных акций (совместные молитвы за мир, за спасение человечества и т .д.); 3) аналогичные совместные межконфессиональные акции представителей нехристианских религиозных организаций, в значительной мере обусловленные международным резонансом деятельности христианских экуменистов.

Экуменизм развивается в условиях противоречивого сочетания продолжающейся дифференциации религиозных течений и тенденций к их взаимодействию и интеграции по ряду направлений.

В основе идеологии экуменизма лежат представления  о единстве человечества и его общей судьбе перед лицом нарастающих тенденций глобализации, осознание необходимости достижения взаимопонимания между церквами и конфессиями, целесообразности сближения их позиций для выработки общих принципов деятельности по предотвращению и преодолению угроз дальнейшему существованию человечества.

Философско-богословскими предпосылками экуменизма являются конфессионально-теологические варианты религиозной антропологии, психологии и этики (особенно учение  об ответственности человека перед Богом за  свою земную деятельность),  идеи сотрудничества  человека с Богом в  реализации  божественного  плана  творения  Ф.М. Достоевский,  Вл. Соловьев, Н.А. Бердяев, П. Тейяр де Шарден, П. Тиллих и др.).

Существенное влияние на идеологию экуменизма оказали пацифистские воззрения, актуализированные в конце XIX – XX столетий Л.Н. Толстым, А. Швейцером, М. Ганди и др. мыслителями, подчеркивавшими, в противовес ортодоксальным теологиям и официальным церковным авторитетам, сходные гуманистические положения в христианстве и в ряде восточных религий, прежде всего в буддизме. Парадоксы учения о "непротивлении злу насилием" и "этики ненасилия" активизировали усилия религиозных модернистов в сфере теологии, способствуя многочисленным и многоплановым дискуссиям, прерванным Второй мировой войной.

После окончания Второй мировой войны и создания ООН сложились идейные и организационные предпосылки, в первую очередь, для христианского экуменического движения, инструментом которого  стал Всемирный Совет Церквей (ВСЦ), созданный в 1948 г. в результате кооперации в Амстердаме усилий трех христианских движений ("Вера и порядок", "Жизнь и деятельность", Международный миссионерский совет).

Изначально ВСЦ создавался в качестве организации, участие в деятельности которой открыто для всех христианских церквей и организаций, разделяющих озабоченность задачей сближения позиций, достижения их единства по ряду общечеловеческих и общехристианских вопросов. Однако в условиях "холодной войны" Русская Православная Церковь и ряд церквей Восточной Европы отказались участвовать в этом движении и примкнули к нему в ситуации хрущевской "оттепели" в 1961 г.

В это время участие во ВСЦ стало для православных церквей коммунистических стран способом противовеса давлению тоталитарных режимов и спасением своих храмов от закрытия, поскольку эти режимы все шире заигрывали с мировым общественным мнением. Вместе с тем РПЦ разграничивает отношение к инославным (кто может молиться в православной церкви без крещения и с которыми не запрещены общие молитвы), и к еретикам (тем, кто может быть принят в Церковь только через крещение). Это – адвентисты, иеговисты, молокане, представители "новых религиозных движений". С ними у РПЦ нет ни общих молитв, ни совместных экуменических мероприятий.

В свою очередь, Римско-католическая церковь – самая крупная и разветвленная из числа централизованных христианских организаций – заняла выжидательную позицию по отношению к ВСЦ, где доминировали многочисленные протестантские церкви и движения. Впоследствии Ватикан включился в работу форумов ВСЦ в качестве наблюдателя, а II Ватиканский собор (1962-1965) определил свое сдержанно-позитивное отношение к этому движению, приняв "Декрет об экуменизме", где экуменизм характеризуется как "движение, стремящееся к восстановлению единства всех христиан".

Этот документ, признавая существенные отличия протестантских церквей и общин от католической церкви, а также отмечая серьезные различия вероучения, культа, организации и социально-религиозной деятельности между самими протестантскими объединениями, поддержал экуменический диалог между католиками и протестантами. В Декларации Второго Ватиканского Собора "Об отношении Церкви к нехристианским религиям" выделены не только глубокие различия, существующие между христианством и другими религиями (индуизмом, буддизмом, исламом, иудаизмом), но и подчеркнуто, что "Католическая Церковь не отвергает ничего из того, что истинно и свято в этих религиях", что она с искренним уважением рассматривает те образы делания и жизни, те правила и учения, которые, хотя и отличаются во многом, от того, чего она придерживается и чему учит, приносят все же нередко луч Истины, просвещающий всех людей" (п. 2).

Следуя решениям II Ватиканского собора, Римско-Католическая церковь разрешает и поощряет участие католиков в экуменизме, если оно способствует укреплению позиций католической церкви и их адаптации к динамичным ситуациям современности и к местным условиям. При Ватикане работает Папский совет по содействию христианскому единству, проводятся "недели молитвы" о христианском единстве.

К настоящему времени сложилась многоуровневая структура христианского экуменизма. В ней выделяется, во-первых, движение за объединение христианских конфессий, координируемая ВСЦ и поддерживаемое большинством как протестантских, так и православных церквей, а также армянской (монофизитской) церковью и некоторыми другими. На этом уровне на первый план выступают вопросы межконфессионального диалога и сотрудничества во всемирном масштабе, чему способствуют международные  позиции Русской Православной Церкви, Римско-Католической церкви, Армянской церкви (во многом благодаря международным связям армянской диаспоры) и ряда других церквей, действующих на нескольких континентах и в ряде регионов мира. Во-вторых, взаимодействие между собой протестантских религиозных организаций (Всемирная лютеранская федерация, Всемирный союз баптистов, Всемирный методический совет и др.), а также регулярные контакты и совместные мероприятия, проводимые с ними автокефальными (самостоятельными) православными церквами.

В-третьих, осуществляется координация деятельности церквей в масштабах одной страны. (Британский совет церквей, Национальный совет церквей США и др.) Аналогично в постсоветский период складываются конструктивные межконфессиональные отношения между рядом церквей и общин как РФ, так и "ближнего зарубежья". Этому способствовали международные межконфессиональные конференции. "Христианская вера и человеческая вражда" (Москва, 1994), "Призваны к одной надежде в союзе мира" (Минск, 1996), "Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр. 13:8). Христианство на пороге третьего тысячелетия" (Москва, 1999) и др. На них были представлены верующие и священнослужители Армянской Апостольской Церкви, Высшего Старообрядческого Совета в Литовской Республике, Грузинской Православной Церкви, Древлеправославной Поморской Церкви Латвии, Евангелическо-Лютеранской Церкви Ингрии на территории России, Евангелическо-Лютеранской Церкви Литвы, Евангелическо-Лютеранской Церкви в России, на Украине, в Казахстана и в Средней Азии, Евро-Азиатского отделения Церкви Христиан-Адвентистов Седьмого Дня, Евро-Азиатской Федерации Союзов Евангельских Христиан-Баптистов, Православной Церкви в Беларуси, Православной Церкви в Латвии, Православной Церкви Молдовы, Православной Церкви в Эстонии, Римско-Католической Церкви, Российского Совета Древлеправославной Поморской Церкви, Российского Союза Евангельских Христиан-Баптистов, Русской Православной Церкви, Русской Православной Старообрядческой Церкви, Союза Евангельских Христиан-Баптистов Армении, Союза Евангельских Христиан-Баптистов Беларуси, Союза Евангельских Христиан-Баптистов Литвы, Союза Евангельских Христиан-Баптистов Эстонии, Союза Христиан Веры Евангельской  в Республике Беларусь, Союза Христиан Веры Евангельской Российской Федерации, Союза Христиан Веры Евангельской в Латвийской Республике. Украинской Греко-Католической Церкви, Украинской Православной Церкви Московского Патриархата.

Среди участников этих конференций доминирует мнение, что свертывание конфессионального плюрализма нанесет непоправимый ущерб национальным культурам и приведет к разрушению национальных культур.

Наконец, в четвертых, осуществляется региональная координация деятельности религиозных объединений. Характерно, что ВСЦ сотрудничает с международными организациями на всех уровнях христианского экуменического движения. Социально-религиозная деятельность ВСЦ специализирована по ряду направлений: международные социально-политические процессы, миссионерство, участие в работе светских социокультурных структур, милосердие и благотворительная работа.

Документы ВСЦ рассматривают с религиозно-этических позиций глобальные проблемы человечества: мир и разоружение, экология, тенденции взаимодействия социального и научно-технического прогресса, последствия установления нового экономического и информационного порядка, условия формирования религиозного "планетарного" сознания, обеспечение ответственности настоящего поколения за жизнь и судьбу будущих поколений, установление ненасильственного мира, ликвидирующего его ядерное оружие и другие средства массового поражения и т.д.

В апреле 2001 г. Конференция Европейских церквей и Совет европейских епископских конференций подписали Европейскую экуменическую хартию. Среди ее положений – поддержка интеграционных процессов в Европе, содействие предоставлению женщинам равных прав с мужчинами во всех сферах жизни, участие в экономическом движении, противодействие антисемитизму, диалог с другими религиями, включая ислам. Тогда же сессия ЦК ВСЦ обсудила проблемы миссии в христианском обществе, современное положение в Европе и этические проблемы глобализации.

Разногласия в рамках христианского экуменизма обусловлены, с одной стороны, объективными трудностями выработки подходов, исчерпывающе адекватных сложности социально-политической и социально-религиозной  проблематики. Так, христианские группы радикальной пацифистской ориентации – квакеры, меннониты, "Церкви братьев" – отвергают принцип "справедливой войны", который поддерживают многие церкви, входящие во ВСЦ, в том числе и православные.   С другой стороны, ряд крупных церквей активно отстаивает в ВСЦ право на сохранение самостоятельности и свободы действий. В этой связи подвергается критике парламентская модель принятия решений в этой организации, где протестанты сохраняют подавляющее большинство среди более чем 300 членов с решающим правом голоса. Выдвигаются предложения перейти к такой модели, когда все основные решения, за исключением административных и финансовых, принимаются на основе консенсуса, а серьезные богословские и догматические вопросы не должны подлежать голосованию.

Патриарх Русской Православной Церкви Алексий II отмечал необходимость "произвести решительные преобразования в существующей структуре ВСЦ, которые позволили бы православным церквам, осуществляя свое свидетельство неправославному миру, избегать тех экклезиологических и канонических коллизий, которые весьма болезненно воспринимаются значительной частью духовенства и верующих". Хотя новые принципы устройства ВСЦ может принять Генеральная Ассамблея этой организации, запланированная по Уставу на 2007 г., однако РПЦ ставит свое членство во ВСЦ в зависимость от результатов работы Специальной Комиссии ЦК ВСЦ, которая должна представить итоговый документ о предстоящих реформах к концу 2002 г.

РПЦ выступает против доминирования протестантизма и либерализма, особенно по вопросам морали, отвергая апологию гомосексуальности и феминизации.

Радикальные критики ВСЦ с позиций традиционализма упрекают эту организацию за проявление симпатий к синкретизму, где находится место исламу, буддизму, восточным религиям. Так, на общей литургии  участников конференции ВСЦ в Канаде плясали даже индейские шаманы с бубнами. Эти критики утверждают, что экуменизм утратил единую стратегию и превратился в синкретические совокупности церквей, зависящих от местных условий. Утверждается, что в России сторонниками экуменизма являются проповедники либеральных реформ, остро нуждающиеся в финансировании и зависящие от западных спонсоров. в т.ч. и религиозной ориентации.

Сторонники же консолидации  христианской социальной политики придерживаются точки зрения, что догматические разногласия между конфессиями могут существовать и до второго Пришествия; разногласия не  исключают необходимости совместных  активных усилий церквей для улучшения общества.

Отсутствие четкой структуры взаимодействия христианских и нехристианских организаций и наличие ряда  канонических оганичений на общение между ними осложняет выработку принципов устойчивой межконфессиональной политики по социально-политическим и социокультурным направлениям. Те же трудности препятствуют межконфессиональнму единству действий нехристанских общин и объединений, особенно в регионах, где межгосударственные и этно-социальные конфликты получали конфессиональную окраску (Ближний Восток, Индия, Цейлон и др.).

 

Литература

 Каушанский П.Л.  Религия и грозящая катастрофа: Проблемы единения религий перед лицом глобальных угроз современности. – СпБ., 1994;  Библиогр. в конце глав; Кирилл. митрополит. Православие и экуменизм: новые вызовы // Церковь и время. – М., 1998. - № 3. – С. 63-69: Крянев Ю.В. Христианский экуменизм. М., 1980;

Крянев Ю.В. Экуменические концепции глобальных проблем. – Вопросы философии, 1981, № 5. – С. 141-148; Крянев Ю.В. Экуменическая глобализация и миссиология // Проблемы экуменизма и миссионерской практики. – М., 1996. – С. 15-32 Библиогр.: с. 31-32; Шеманов А.Ю. Экуменизм, многообразие культур и проблема самоидентификации // Постижение культуры: Концепции, дискус., диалоги. – М., 1996. – Вып. 5-6. – С. 254-284; Beinert. W. Die theologische Anthropologie in okumenisher Perspektive // Catholica. – Munster, 1996. – Jg. 50, N 4. – S. 331-351; Chenu B. Le siecle de l'ocumenisme // Etudes: Rev. mens. – P., 2000. – T. 393, N 6. – P. 645-656; Les eglises protestantes et la question social: Positions oecumeniques sur la justice sociale et le monde du travail / Doc. reunis par Christiaens L., Dermange F. – Geneve: Bureau intern. du travail, 1996. – VIII, 133 p. – (Dossier; 3) Bibliogr.: p. 127-128. Ltd.: p. 131-133;  Moltmann J. Okumene im Zeitler der Globalisierungen. Die Enzyklika "Ut unum sint" in evangelischer Sicht // Evangelische Theologie. – München, 1998. – Jg. 58, H 4. – S. 262-269; Qkumene. Möglichkeiten und Greuzen Heute. – Tübingen, 1982; Reiser K. Uberholt die Globalisierung die okumenische Entwicklung? // Evangelische Theologie. – Munchen, 1998. – Jg. 58, H 2. – S. 92-100; Urban, H.J. Okumene an der Schwelle zum 21. Jahrhundert. Bestand, Probleme und realistische Erwartungen // Catholica. – Munster, 1999. – Jg. 53, N 2. – S. 109-121.

 

 В.С. Глаголев