ПОЛИТИКА СРЕДСТВАМИ ОБЩЕНИЯ

Глобализация расставляет свои акценты. Еще недавно уровень открытости миру, достигнутый российскими масс-медиа, или вступление России в Парижский клуб показались бы многим вещами немыслимыми. Сегодня события такого рода, - со всеми их плюсами и минусами, - как правило, не вызывают у наблюдателей ажиотажа. То, что с автаркией покончено, - и покончено, по-видимому, навсегда, - не только говорит о том, что внешний мир стал для нас во многом внутренним делом, но и, пожалуй, как никогда требует точного учета интересов национальной безопасности.

Выживание и развитие в условиях глобализации - это всеобщая “головная боль”, - и мы в этом смысле не хуже других. Иными словами, время как будто готово нас ждать, поскольку речь идет о вопросах, которые имеют, в принципе, одинаковое значение для всех, - хотя при ответе на них, не может не выясняться, что некоторые здесь, тем не менее, “равнее”.

1. Глобально-менеджериальный императив

В отличие от господствовавших у нас ранее представлений, согласно которым развитие общества представляет собой, в основном, последовательный и как бы гарантированный переход со ступеньки на ступеньку общественного прогресса (а в этом плане строились многочисленные рассуждения и о прогрессе с его так или иначе понимаемыми формационными стадиями, и о биполярности мира), современное общество с его средствами общения, способными мгновенно доставлять информацию в любую точку планеты, следует, в основном, другим конфигурациям.

Во-первых, решение проблем общественной жизни требует их многостороннего понимания как проблем глобально-целостной системы “человек - общество - природа”, которая динамично развивается, имея верхний и нижний пределы своего существования.

Во-вторых, поскольку при этом в поле зрения оказывается все бытие человечества, то не может не обнаруживаться, что само это бытие имеет напряженный, остроконфликтный, непреходяще-кризисный характер, рассчитывать на преодоление которого в обозримом будущем было бы заблуждением.

В-третьих, в этой связи неизбежно напрашивается вывод, что если все конфликты и кризисы современности “пустить на самотек”, то они могут довести человечество до глобальной катастрофы и даже гибели; доминантой глобалистского мирочувствования является тем самым управленческий (или менеджериальный) императив как такое отношение к действительности, для которого естественно стремление понимать любую проблему главным образом в плане ее возможного практического решения.

Таким образом, складывающееся в процессе глобализации менеджериальное отношение к действительности, направляя внимание на кризисные процессы человеческой жизни, побуждает к повседневному упорядочиванию, ограничению и преодолению их наиболее опасных проявлений. Особая роль при этом не может не отводиться масс-медиа, другим средствам телекоммуникации с их огромными, хотя до сих пор во многом неясными управленческими возможностями.

Глобально-менеджериальный схематизм понимания действительности побуждает рассматривать любой конфликт как совокупность “негативных” сторон (“вес” которых требует того своего “уменьшения”, которое позволяло бы удерживать каждый данный конфликт в пределах реально существующих управленческих возможностей, - т.е. конфликты, чтобы быть управляемыми, должны быть достаточно малыми) и сторон “позитивных” (но при этом не следует представлять себе “плюс” слишком большим, чтобы не попасть под власть очередных утопий). При таком подходе сами конфликты оказываются элементами управленческого воздействия, - из чего напрашивается вывод, что в этом плане их (в допустимых, разумеется, пределах) может быть полезно и создавать.

Во внешнеполитической деятельности лидерство в разработке проблематики глобального менеджеризма может давать ощутимые преимущества, - в том числе имея в виду создание комплексных компьютерных программ, позволяющих интегрировать разноплановую информацию, чтобы получать целостную и многомерную картину хода событий в том или ином районе мира.

С развитием масс-медиа их управленческое воздействие на огромное множество людей и даже на все человечество в целом оказывается делом вполне реальным и даже само собой разумеющимся, - что приводит к естественному выводу, что если масс-медиа используются при этом недостаточно эффективно, то следует найти людей более знающих, работоспособных и ответственных.

2. Масс-медиа в глобально-менеджериальном контексте

Человечество вот уже десятилетиями живет под круглосуточными, становящимися все более интенсивными “информационными осадками”. Отметим быстрое распространение кабельного телевидения; создание средств связи, способных обеспечивать круглосуточную работу сотен и тысяч спутниковых телеканалов и устойчивое подключение любого количества пользователей к глобальным информационным сетям на всей нашей планете, а также быстро растущую интерактивность (диалогичность) в процессах коммуникации. Неслучайны утверждения о наступлении цифрового века, или цифровой эры: цифровая электроника, превращая любую информацию (текстовую, графическую, звуковую, видео) в разносящиеся по всему свету потоки бит, не может не менять образа жизни всего человечества.

Когда-то маленькая Англия во многом благодаря своему флоту стала богатейшей страной мира. В условиях глобализации системы транснациональной передачи информации, играя во многом аналогичную роль, заставляют, вместе с тем, по-новому решать проблемы национальной самоидентификации.

Естественно ожидать, что политические силы, получающие доступ к средствам коммуникации, будут стремится по-своему формировать сознание, на которое воздействуют. Но зачастую в рассуждениях на эту тему сами эти средства уподобляются всего лишь “трубе”, более или менее удобной для того, чтобы “перегонять” по ней тот или иной набор сообщений. Иначе говоря, при этом принижается, а то и вовсе упускается из виду, что средства общения влияют уже самим фактом своего существования - как влияет русло на характер реки (“Терек, - как известно, - воет, дик и злобен, меж утесистых громад...”), дорога - на ход автомобиля, автомобиль - на людей, которые от него зависимы.

Электронные средства общения воспроизводят все более уплотняющуюся информационную оболочку планеты, в которую человечество оказывается “упакованным” как в “контейнер”, - и “контейнер” этот является “посредником” при решении общественно-значимых задач. Это такой продукт человеческой деятельности, который, формируя социо-культурное пространство нашей жизни, замыкает его на себе, лишает “линейной перспективы”, - и “горизонт”, столь милый когда-то теоретикам прогресса (когда они стремились, например, ответить на вопрос “Что за горизонтом?”), оказывается здесь понятием без предмета. Мы оказались в принципиально ином, шарообразно-замкнутом социо-культурном пространстве, где, если говорить языком М. Маклуэна, “все времена и пространства сразу”. Эту исторически новую взаимосвязь люди проще всего обнаруживают, когда смотрят телевизионные выпуски новостей, моментально “доставляющие” их в любые уголки Земли, - а то и в различные “исторические эпохи”, или же когда общаются посредством телекоммуникаций, мгновенно доносящих сообщения до любого адресата.

В этой новой реальности движение общества предстает не в виде каких-то марш-бросков во вне, не эксплозивно (взрывообразно), - как это сделало в свое время общество, впервые принявшее четкие очертания в Англии, а затем охватившее своими объятиями весь земной шар, - а имплозивно, - то есть как бы внутрь себя, по отношению к ней самой, к ее собственному содержанию, к ее собственным, таящим свои неожиданности “глубинам”. Роль масс-медиа в политическом действии не может не испытывать при этом метаморфоз.

Понимание управленческого воздействия массовой коммуникации предполагает соотнесение двух взаимосвязанных сторон: с одной стороны, деятельности масс-медиа в их внешне-предметном, сравнительно легко поддающемся объективации выражении, а с другой - массовой коммуникации как своего рода повседневной “стихии сознания”. В первом случае речь может идти, например, о таких вещах, как последствия господствующего положения индустриально развитых стран, в первую очередь США, в области телекоммуникаций, или о гигантской “империи масс-медиа”, созданной давним поклонником “американской мечты” австралийцем Рупертом Мэрдоком. Во втором - о массовой коммуникации как постоянно действующем формообразующем факторе современной духовной жизни (например, о направленности воздействия масс-медиа, как она определяется политическими и финансовыми институтами, - в связи с чем при характеристике роли средств массовой коммуникации в России появилось выражение “финансово-информационная олигархия”).

Идеологизация действительности посредством масс-медиа не может не привлекать к себе внимания в связи с задачей деидеологизации массового сознания, поскольку усиление рационального отношения к действительности необходимо как условие гармонизации общественного развития.

Взаимосвязь внешнего и внутреннего аспектов управленческого воздействия масс-медиа четко выявилась в ходе войны в Персидском заливе, неслучайно названной “первой телевизионной войной в истории человечества”. Эта война, как известно, вошла в дома множества людей прежде всего в виде репортажей Си-Эн-Эн, - что наглядно продемонстрировало характер планетарно-коммуникационного бытия человечества. Репортажи Си-Эн-Эн позволили населению множества стран почувствовать, что они чуть ли не соучаствуют в кровавых разборках, ведущихся на арене “глобального цирка”. Ясно, что - при всем стремлении руководства Си-Эн-Эн к объективности - не все пропускалось в эфир. Интерес представляет и сознание зрителей этой “телевизионной войны” (которую один американский летчик, имея в виду практически полную безнаказанность действий авиации союзников, назвал “охотой на куропаток”): об увлеченности происходившим на телеэкране свидетельствовали психические нарушения, обнаружившиеся, по сообщениям прессы, у ряда американок, когда в результате неожиданно быстрого для них окончания войны они оказались наедине с захватившей их воображение привычкой ежедневно чувствовать себя на ней “зрительницами первого ряда”.

3. Миф в массовом общении.

Еще сравнительно недавно казалась само собой разумеющейся правильность просветительского представления, согласно которому миф если еще и существует в современном сознании, то лишь как его побочный, несовершенный, низменный и ретроградный продукт (в подтверждение этого обычно указывалось на политическую мифологию реакционных течений, как она сформулирована, например, в “Мифе XX века” нацистского идеолога А. Розенберга). Затем черты мифа стали все больше выявляться в продукции массового искусства (в “вестернах”, “мыльных операх” и проч.). При этом выделялись как архетипические элементы такой мифологизации, так и ее консервативная направленность.

Постепенно оформилось другое понимание связи массовой коммуникации и мифа, когда в качестве мифопроизводящей рассматривается уже сама деятельность средств массовой коммуникации. Особое значение отводится при этом телевидению: так, Маклуэн в этой связи отмечал, что неосознанное погружение телезрителя в миф объясняется, главным образом тем, что ему бессмысленно выстраивать поступающие к нему сообщения в логически стройной, “линейно-перспективной”, “рациональной” последовательности (когда причина - это то, что появляется в начале действия, а следствие - это то, что оказывается в его конце). Телезритель связывает всю поступающую телемозаику через резонанс взаимоотражений ее отдельных элементов, - а в результате в его сознании постоянно формируется и воспроизводится “шарообразный” космос мгновенно возникающих взаимосвязей, вбирающий в себя все, что происходит на телеэкране. Тем самым и напрашивается вывод, что телевидение уже само по себе погружает человека в миф и что миф снова, - как когда-то в далеком прошлом, - представляет собой вполне органичное и, по крайней мере, во многих случаях исходное отношение к действительности.

Уже под действием товарного фетишизма отношения мифотворчества не могут не распространяться как на обыденное, так и на теоретическое сознание. Распространяясь на массовое духовное производство, это отношение побуждает фетишизировать и масс-медиа, наделять их демиургическим могуществом. Фетишизацией масс-медиа объясняется широкое распространение представлений о них как о возвышающейся над обществом “Четвертой Власти” (“the Fourth Estate”), что, в свою очередь, побуждает множество людей, для которых влияние той или иной газеты или программы телевидения оказывается неотразимым, проникаться возвышающим их в собственных глазах убеждением “Я мыслю посредством масс-медиа - следовательно существую!” Эта же фетишизация имеет и свою обратную сторону, когда распространение широкого недоверия к исполнительной, законодательной или судебной власти, к политике вообще как “грязному делу” переносится и на “Четвертую Власть”, отравляя самосознание человека, “посредством масс-медиа существующего”.

Тем не менее, масс-медиа уже сами по себе способны быть мощнейшим источником мифологизации. Сопоставление характеристик мифа и массовой коммуникации обнаруживает не только их подобие, изоморфизм, но и способность к взаимоусилению. Так, и в мифе, и в мозаично-резонансном мире массовой коммуникации происходит слияние общего, особенного и единичного в единую, нераздельную целостность; все в действительности неродственное, и там, и тут выступает в качестве как бы ближайшим образом родственного (то есть все здесь оказывается рядом и непосредственно взаимосвязанным); и мифологическое время, и дающие “все времена и пространства сразу” (например, в телевизионных выпусках новостей) информационные блоки средств массовой коммуникации соединяют в единый сплав прошлое, настоящее и будущее.

4. Использование средств коммуникации в глобальных целях

Во многих рассуждения о “необъятных” возможностях информационной и коммуникационной манипуляции так и слышится что-то зловещее вроде “телевизионного электората” (то есть избирателей, за которых думает и решает телевизор), “глобальных информационных войн”, “всемирной диктатуры масс-медиа” и других оруэлловских штучек, - не говоря уже о таинственном “психотропном оружии” и не менее жутком “зомбировании” как отдельных личностей, так и целых народов, если уж не всего человечества.

На самом деле все в данном случае обстоит гораздо проще, чем это может показаться задерганному собственными переживаниями человеку. Так, что касается глобальных информационных войн, то это грозно звучащее название представляет собой идеологическую оболочку вещей, нам не только знакомых из повседневного опыта, но даже привычных, поскольку коммуникационное и информационное воздействие, преследующее те или иные глобально-значимые цели, осуществляется буквально у нас на глазах, когда мы становимся телезрителями.

Напомним, что недавно закончилась длившаяся более сорока лет холодная война (а в ее обстановке два поколения людей успели родиться и стать взрослыми), - а ведь каждая из противоборствующих сторон применяла доступные ей средства идеологического и психологического воздействия, поскольку и тогда было хорошо известно, что влияние масс-медиа на сознание человека может быть гораздо эффективнее, чем самые что ни на есть реальные сдвиги в его жизни. В настоящее время, например, по российскому телевидению можно видеть и слышать высокопоставленных деятелей США периода холодной войны, которые рассказывают, как их стороной велась психологическая и информационная война, и о задачах, которые решались при этом (в частности, в значительной мере ставка делалась на то, что население Советского Союза и стран Восточной Европы жило под “информационным колпаком”, что в условиях обострения кризисных процессов в этих странах не могло не создавать значительный “информационный голод”; снятие запретов на доступ к информации и появление относительно независимой прессы, выразилось, в частности, в резком сокращении числа слушателей радиостанций “Свобода” и “Свободная Европа”). Нетрудно догадаться, что если применявшиеся тогда средства воздействия доказали свою эффективность, то и в дальнейшем они должны будут применяться и совершенствоваться в новом историческом контексте, используя растущие возможности науки и техники.

Когда какие-либо человеческие общности имеют в своем распоряжении то или иное орудие идейно-психологического воздействия, то посредством него они пытаются реализовать потребности собственной жизни. Неслучайно такое выдающееся значение приобрела дипломатия средствами массовой коммуникации, ведущие теле- и радиостанции обзавелись собственными спутниковыми каналами, и как они, так и многие другие “структуры” приобрели на Интернете для себя место, - что, в свою очередь, как бы сигналит другим о необходимости аналогичных шагов.

Интернет все активнее используется в публичной политике. Сегодня, как известно, правительственные учреждения разных стран и различные международные организации предоставляют пользователям Интернета желательные для себя сведения. Среди его многочисленных сайтов - NATOnet, что позволяет любому пользователю бесплатно получать сведения как о НАТО, так и о Западно-Европейском Союзе; NATOnet отводится особая роль в связи с реализацией планов расширения НАТО на Восток.

Недавно NATOnet попала в поле зрения группы Европейского парламента, сформированной с целью установить, не осуществляются ли при этом манипуляции с информацией, представляющие собой угрозу для демократии. Аналогичные тревоги по поводу Интернета высказываются довольно часто; выяснилось, что Интернет, предоставляя обширнейшие возможности в оперировании с информацией любого рода, является тем самым еще одним испытанием свободой. В рассуждениях на эту тему Интернет иногда выступает даже в роли оруэлловского “Большого Брата”, олицетворявшего собой, как известно, осуществление тоталитарного контроля; в Интернете видят предтечу всеобщего хаоса; уникальное средство идеологических диверсий; инструмент глобального засилья западной, по преимуществу американской, массовой культуры; средство, предоставляющее необъятные возможности организованной преступности, в том числе политическому терроризму.

Новые средства общения, - при всей своей высокой технологичности, - не являются исключительной собственностью стран, где они появляются впервые. Это, в частности, показали сомалийцы, когда во время вооруженного столкновения в Могадишо с американскими солдатами, участвовавшими там в операции ООН, пользовались для координации своих действий сотовой связью. Другой пример того же рода, когда перед исчезновением “биполярного мира” был неожиданно получен аргумент в пользу неуязвимости для противника сетей управления, как они моделировались на заре создания Интернета. Судя по сообщениям прессы, во время войны в Персидском заливе американцы неожиданно для себя обнаружили, что не могут вывести из строя систему управления иракскими вооруженными силами. Как выяснилось, иракцы пользовались устройствами маршрутизации, которые были доступны на коммерческой основе в Интернете, - а тем самым на практике была подтверждена способность сетей такого типа обеспечивать жизнеспособность системы управления путем автоматического перехода на использование уцелевших каналов связи.

Через Интернет заявили о себе повстанцы из мексиканского движения сапатистов, лишенные доступа к масс-медиа в свой стране; на Интернет вышли противники индонезийского президента Сухарто, когда в Джакарте они подверглись полицейским репрессиям; к Интернету обратилась одна сербская радиостанция после того, как ее передачи были запрещены президентом Сербии Слободаном Милошевичем; в связи со взятием заложников в Перу “интернавты” этой страны выпустили заявление, осуждавшее этот акт и призывавшее к мирному разрешению конфликта, - но, вместе с тем, по Интернету распространяются издания повстанческого движения Тупак Амару, представители которого этих заложников захватили. Очередное событие в сериале “Встреча всех времен, пространств и народов” - появление на Интернете страницы племен Новой Гвинее, борющихся за независимость (комментарий Би-Би-Си: “Встреча каменного века с кибернетическим пространством ”).

“Логика телекоммуникаций”, усвоенная современным человеком, позволяет ему не удивляться, когда различные, в том числе проповедующие насилие, организации действуют по всей планете. Но этой же “логики” явно недостает для оптимизации жизни человечества.

“Выясняется, - отмечает российский исследователь В. И. Данилов-Данильян, - что информационные потоки, которые проходят в биоте [то есть в системе жизни, как она развивалась на протяжении 4 с лишним миллиардов лет существования нашей планеты] при осуществлении ею регулирующих воздействий, примерно на 18 порядков превосходят предвидимые возможности техносферы.” Невозможность решить экологические проблемы имеющимися средствами с удручающей простотой показывает идеологически-превращенный характер по-общечеловечески звучащих в политической риторике мотивов. Указывая на необходимость общезначимых, общечеловеческих ориентиров общественного развития, эти проблемы, вместе с тем, свидетельствуют о том, что даже самым искренним стремлениям к общечеловеческому благу быть может так и не пробиться сквозь толщу информационной отсталости человечества. Что же говорить тогда о собственно себялюбии, волнами распространяющемся по каналам массовой коммуникации, выступающем в форме “общезначимых” рекламных призывов и замыкающем на себя энергию множества людей?

5. "Связь с общественностью" как фактор глобального воздействия

Субъектами процессов глобализации могут выступать, в принципе, любые силы. К ним относятся, конечно, и транснациональные организации, которые уже в силу масштабов своей деятельности должны решать задачи политического свойства и тем самым сталкиваются с задачей обеспечения "связи с общественностью".

Службы "связи с общественностью" (“public relations”, или “PR”) вначале под названием “publicity” оформились в США еще в тридцатые годы. Объяснялось это, главным образом, превращением многих корпораций в организации достаточно крупные, чтобы уже самим фактом своего существования оказывать заметное влияние на общественную жизнь. И если поначалу функция PR представляла собой, скорее, разновидность рекламы, то в дальнейшем образовались цепочки зависимостей, придававшие PR новое звучание.

По мере усиления влияния крупных корпораций обнаруживалось, что, приобретая их продукцию, множество людей стало ориентироваться на их имидж, связывая с ним свое собственное, оцениваемое через представление о престиже социальное положение. Это обстоятельство, в свою очередь, означало для таких корпораций необходимость создавать о себе благоприятное впечатление в глазах большинства, - и тогда-то службы PR стали рассматриваться ими в качестве естественных. Но этим дело не ограничилось.

В условиях гласности и открытости, обеспечиваемых масс-медиа, борьба за обеспечение социально выгодной репутации принуждала такие корпорации (а затем и крупные компании других стран) следить за последствиями выполнения ими роли ”жизнеутверждающей клеточки” общественного организма. Из службы, в основном, рекламно-информационного характера PR превратилась в орудие управленческого воздействия крупных компаний (а затем и других организаций и социальных институтов, попадающих в ситуации с аналогичными задачами). Службы PR начали по возможности “гармонизировать” отношения представляемых ими субъектов деятельности с “окружающей средой”, которая стала раздвигаться чуть ли не до размеров человеческой цивилизации в целом.

PR имеет целью придание “всеобщего звучания”, в основном, именно частным, определенно обособившимся от всеобщих интересам. Тем самым реализуется, по существу, функция собственно идеологическая, - а идеология как таковая и есть частный интерес, принявший форму всеобщности.

Частный интерес, как известно, может успешно реализоваться и без PR-обеспечения. Но возрастание риска для успеха дела заставляет обратиться к самим по себе достаточно привлекательным управленческим возможностям PR. Дело здесь не только в “представительской роли” PR. Ведь публично обозначая свое общественное место, данная организация берет на себя тем самым определенные обязательства. Оказываясь частью управленческой деятельности, PR служит своеобразным “щупом” (зондом), позволяющим замерять состояние “окружающей среды” и вести себя по отношению к ней удовлетворительным образом.

В декабре 1995 года три западно-европейские компании (англо-голландская Шелл, французская Эльф и итальянская Аджип) образовали с нигерийской нефтяной компанией консорциум, подписав контракт на строительство газоперерабатывающего комплекса в дельте Нигера. Само по себе это событие вряд ли привлекло бы к себе в мире особое внимание, если бы не то, что последовало оно вслед за яростной международной кампанией сначала в защиту нигерийского писателя Кена Саро-Вива и его восьмерых соратников по МОСОП (Движению за выживание огони - пятисоттысячной народности, оказавшейся жертвой варварской эксплуатации нефтяных месторождений в дельте реки Нигер со стороны той же Шелл и других нефтедобывающих компаний), а затем - после шемякина суда и поспешной казни - осуждения утвердившего смертный приговор Временного правящего совета (т. е., правящего страной военного режима). Отметим заявления протеста со стороны руководителей как западных, так и африканских стран и отзыв своих послов США, ЮАР и странами ЕС; приостановку членства Нигерии, этого “острова англофонии” в Западной Африке, в Содружестве, объединяющем 52 англофонные государства, и требование возвратиться к демократическому правлению в течение двух лет - вместо трех, обещанных тогдашним руководителем режима генералом Сани Абачей; резолюцию ЮНЕСКО с выражением “смятения и возмущения” по поводу казни; объявление администрацией Клинтона о полном запрете продавать Нигерии американские военные материалы и оружие, а также введение ею обязательного лицензирования всего закупаемого для использования в Нигерии нефтяного оборудования американского производства; обсуждение в Конгрессе США вопроса о лишении Нигерии доходов от нефти; резолюции Комиссии и Совета министров ЕС о введении эмбарго на поставки оружия в Нигерию; требование всем нефтяным компаниям, действующим в Нигерии, следовать стандартам отношения к окружающей среде, принятым в Западной Европе (при обсуждении этих вопросов тогдашний комиссар ЕС Нейл Кинок заявил, что все обещания “этих людей” вернуться к демократии являются “пустопорожними”, обратив внимание на то, что в то время, как “находящиеся у власти олигархи купаются в роскоши”, сорок миллионов жителей страны имеют доход менее одного доллара в день); отказ Нигерии в помощи по линии АКП (поскольку, согласно Четвертой Ломейской конвенции, подписанной в ноябре 1995 года на острове Маврикий, непременным условием ее предоставления является соблюдение демократических норм в странах-получателях).

Нигерийский режим стал объектом редкого по своей интенсивности давления со стороны международного сообщества (точнее, выступавшей от его имени той его части, которая является достаточно значимой как для Нигерии, так и для вышеупомянутых нефте- и газодобывающих и перерабатывающих компаний). Поскольку при этом декларировались определенные цели, естественно спросить, что же все-таки получилось в действительности? Иначе говоря, кампанию против нигерийских властей можно рассматривать как конфликтологический тест, позволяющий лучше понять отношения, характерные для сегодняшнего мира.

Если поначалу складывалось впечатление чуть ли не повсеместного осуждения нигерийского режима, то затем появились факты, не позволяющие говорить о единодушии. Вскоре по окончании процесса нигерийский министр юстиции М. Агбамуче заявил, что тот был “открытым и справедливым” и что смертный приговор был вынесен, в соответствии с законом, за убийство полутора годами раньше (21 мая 1994 года) четырех чиновников штата Кросс-Ривер, тоже принадлежавших к народности огони; Нигерия в качестве контрдемарша отозвала своих послов из США, ЮАР и стран-членов ЕС; в городе Илорионе прошла шумная демонстрация в поддержку правящего режима, во время которой были сожжены флаги Англии и США; состоялся ряд других манифестаций против “вмешательства Запада” (как заявил глава местной англиканской церкви Абиодун Адегилойе, манифестантам “дали денег” и “они никого не обманут”, добавив, имея в виду участие нигерийских военных в международных силах по поддержанию мира, что “мы стремимся установить демократию в других странах, а у себя приветствуем диктатуру, тиранию и нарушение прав человека”); легко были разогнаны немногочисленные демонстрации противников режима; в первом после казни публичном выступлении С. Абача обещал “восстановить мир и стабильность” и “на этой основе возвести на престол прочную и подлинную демократию” (западные масс-медиа, подводя итоги правления генерала и его команды, приводили высказывания местных жителей, утверждавших, что им “никогда еще не жилось так плохо”).

В этот период нараставшей неопределенности вокруг Нигерии в масс-медиа появился ряд экспертных оценок, суть которых сводилась к тому, что Западу без высококачественной нигерийской нефти не обойтись; определенно обнаружившееся нежелание американской администрации ввести против Нигерии нефтяное эмбарго ставилось в связь с тем, что в США идет 40-50 % добываемой там малосернистой нефти. Незыблемость положения Нигерии как страны, занимающей пятое место на мировом рынке нефти, как бы подчеркивалось в те дни нахождением в Лагосе штаб-квартиры ОПЕК (в это же время как бы невзначай было предано гласности, что во всех контрактах на добычу нефти, заключенных с иностранцами, имеется статья, согласно которой в случае ухода тех из страны их собственность, - а ее суммарная стоимость составляет миллиарды долларов, - переходит к нигерийским властям). На проводившейся в тот же период встрече в верхах “франкофонов” в Котону обнаружилось, что в осуждении Нигерии франкофонные страны Западной Африки не желают идти дальше общих сожалений и пожеланий; еще ранее разошелся с позицией англофонного Содружества Сэм Нуйома, подтвердив приглашение С. Абаче посетить Виндхук; в рамках Южноафриканского сообщества развития Н. Мандела встретил безусловную поддержку своих требований экономического бойкота Нигерии лишь со стороны Р. Мугабе, хозяина харарской конференции Содружества 1991 года, посвященной, в основном, правам человека. Не осталось незамеченным и то, что именно в этот период канцлер ФРГ Х. Коль, находясь в Пекине, посетил военные казармы, как бы прощая китайским властям подавление студенческих выступлений на площади Небесного спокойствия в 1989 году. Довольно быстро в программах новостей крупнейших телерадиовещательных компаний Нигерия отошла на второй план. Отмечая в те дни расплывчатость и двусмысленность реакции Запада, газета “Таймс оф Замбиа” назвала ее “несерьезной”, напомнив заодно, что в ряде других африканских стран положение с правами человека хуже (последнее замечание легко вызывало в памяти Руанду, Бурунди, Сомали, Судан, Либерию). Как видим, у нигерийских властей были возможности для маневра, что, по существу, подтвердил в апреле 1998 года президент Клинтон, когда во время визита в Африку заявил, что у США не могут достаточно эффективно воздействовать на нигерийский режим.

Что же касается нефтяных компаний, то в первую очередь под огонь критики попала англо-голландская Шелл. Обращают на себя внимание своекорыстные мотивы в кампании осуждения: Шелл фигурировала преимущественно в одиночку, будучи как бы избранной на роль заслона и для французов, и для итальянцев, и, конечно, для внушительно представленных в Нигерии американцев.

За почти девяностолетнюю историю своего существования консорциум Ройял Датч/Шелл Груп (официальное название с 1949 года) потратил немало усилий, чтобы обойти конкурентов (прежде всего весьма активных американцев), по возможности не привлекая к себе внимания. И если бы не процесс и казнь девяти, то вряд ли бы консорциум столкнулся с необходимостью срочных PR-мероприятий.

Шелл повел себя как опытный боец. Первая публичная реакция консорциума носила осторожный и пробный характер. Его руководство заявило, что “мы не участвуем в политике ”. По мере обострения обстановки появились новые акценты. Шелл начал поставлять в прессу сообщения, согласно которым, руководство консорциума первым просило режим о помиловании. Заявлялось также, что свертывание деловых операций с Нигерией негативно скажется на населении страны в целом (речь шла о пункте, который традиционно присутствует при всех обсуждениях вопроса об использовании прекращения помощи той или иной стране в качестве санкции против правящего в ней режима), в том числе и на самих огони, и на других немногочисленных народностях, проживающих в дельте Нигера. Когда же все “за” и “против” обозначились более или менее четко, концерн, как будто обретя новое дыхание, перешел в атаку: под заголовком “Ясность духа в смутные времена” в голландских, немецких, швейцарских и греческих газетах появились материалы, сделанные из расчета на нейтрализацию накопившихся возражений. Волна протеста пошла на убыль.

 6. Некоторые российские особенности коммуникационного и информационного воздействия

России с ее промышленным потенциалом, квалифицированной рабочей силой, научными кадрами и развитой системой образования, как говорится, на роду написано быть среди первых в мире телекоммуникаций. И если движение в этом направлении просматривается слабо, то это указывает на необходимость соответствующих корректив.

Рыночные преобразования обновляют возможности менеджериального воздействия посредством масс-медиа. Поскольку конкуренция внедряется в мир массовой коммуникации, на роль основного “клиента, который всегда прав”, выдвигаются миллионы людей. Поскольку устанавливается повседневная зависимость масс-медиа от массового спроса на их продукцию, они принуждаются следовать предпочтениям и вкусам, главным образом, не того или иного меньшинства, а массовых потребителей своих сообщений (что, в свою очередь, ставит вопросы как об общественно санкционированных регуляторах их деятельности, так и об исследовательских службах как инструменте конкурентной борьбы). Отметим, что если работа и даже само существование средств массовой коммуникации определяется рыночной конкуренцией, то это происходит независимо от их формы собственности.

Напротив, масс-медиа, защищенные от рыночной конкуренции, когда - также независимо от своей формы собственности, - они воздействуют на массовое сознание, будучи экономически от него независимы, получают свободу рук, аналогичную прежней, убедительно дискредитировавшей себя “командной” системе. Это закономерным образом выражается в известной склонности таких средств массовой коммуникации выступать в роли “воспитателя”, стоящего над обществом и действующего по собственному произволу.

В свое время Т. Кун сформулировал принцип, важный для понимания происходящего у нас переворота (в том числе и в массовой культуре): он показал, что такие перевороты представляют собой замену существующей парадигмы (под которой он понимал совокупность установок, оценок, представлений и т.д., работающих, в основном, на господствующий способ взаимопонимания) тем, что до поры до времени выступает по отношению к ней в качестве аномалии и вытесняется ею на периферию. Иными словами, это такой переворот, в результате которого аномалия становится новой парадигмой.

В нашем случае речь все еще идет о замене “командной” парадигмы работы масс-медиа на до сих пор выступающую по отношении к ней в качестве аномалии интерактивную, диалогичную, наилучшим образом отвечающую природе телекоммуникаций. Установка на диалогичность задается уже обозначением прессы, телевидения и радио как средств массовой коммуникации (или, сокращенно, масс-медиа).

Обратим внимание на то, что понятие СМИ утвердилось у нас в начале 70-х годов, по мере обострения неуправляемости советского общества (что проявлялось прежде всего в неспособности правящего тогда “политического класса” обеспечивать рост производства посредством экономических стимулов). В этих условиях все более непомерная роль стала отводиться прямому идеологическому принуждению, - и именно тогда “СМИ” с “впечатанной” в них агитпроповской претензией на то, чтобы быть средствами монопольного массового “информирования” общества, вышли на первый план.

“Коммуникация” в понятии “средства массовой коммуникации” хотя и предполагает распространение всевозможной информации, но, означая прежде всего “общение”, не сводится к нему. Это понятие, тем самым, уже изначально ориентирует на учет многообразия общения, его связующих, сцепляющих людей воедино свойств. И практически невозможно не понимать, что речь при этом идет о таких средствах, техническая мощь которых как бы сама собой призывает использовать их в глобально-широких целях. В этом случае и исследователь, и практик как бы сами собой ориентируются на то, чтобы, во-первых, изучать эти средства как таковые, независимо от их “информационного наполнения”, а во-вторых - исходить из открытости массовых аудиторий воздействию различных источников сообщений, из коммуникационного и информационного плюрализма.

Рассматривая сопоставляемые здесь понятия, мы обнаруживаем, таким образом, что в них фактически запрограммированы два противоположных подхода к управленческому воздействию, которое повседневно осуществляют пресса, радио и телевидение. Если первый предполагает идеологическую автаркию (а потому обречен на деградацию и преодоление с универсализацией общения), то второй нацеливает на вовлечение в управленческий оборот, в принципе, всего содержания коммуникационных процессов, уже тем самым как бы предполагая для повышения своей эффективности устойчивый спрос на научные исследования.

Речь, таким образом, отнюдь не о “терминологическом перевороте”. Это следует, по-видимому, отметить особо, имея в виду, что в нашем обиходном, да и в нынешнем научном языке “СМИ” остались (а появляющееся время от времени в прессе обозначение их как “масс-медиа” выглядит на этом фоне данью моде). Когда же обращаешь внимание на масскоммуникационный пейзаж, сложившийся в российском обществе к настоящему времени под аккомпанемент разговоров о переходе к рынку, то обнаруживаешь, что заложенная в понятии СМИ вертикальная однонаправленность идейно-психологического воздействия снова и снова дает о себе знать, побуждая ставить вопрос о соответствии теории и практики массовой коммуникации принципам глобального менеджеризма.